Эрнеста раздражала все усиливающаяся любовь Пола к самокопанию, так как ему в путешествиях не хватало компаньона, каким раньше был Пол. Пол был прекрасным специалистом в области психотерапии – он когда-то провел год на соискании в Юнгианском институте в Цюрихе, – но из-за его любви к сельской жизни денежные поступления от его старых пациентов сильно сократились. Основным источником его доходов была психофармакологическая практика в психиатрической лечебнице графства. Но истинной его страстью была скульптура. Работая со стеклом и с металлом, он переносил на графическую форму свои глубинные психологические и экзистенциальные проблемы. Эрнест больше всего любил работу, которую Пол посвятил ему: массивная глиняная чаша, внутри которой, вцепившись в огромный валун, стояла маленькая медная фигурка, с любопытством рассматривавшая что-то за пределами сосуда. Пол назвал ее «Сизиф, наслаждающийся видом».

Они обедали в «Граци», небольшом ресторанчике в Норт Бич. Эрнест приехал прямо из офиса в аккуратном светло-сером костюме и жилете в черно-зеленую клетку. Наряд Пола – ковбойские сапоги, клетчатая рубашка а-ля «Дикий Запад» и галстук «поло» с большим бирюзовым камнем – плохо сочетался с его острой профессорской бородкой и толстыми стеклами очков в тонкой оправе. Он напоминал нечто среднее между Спинозой и Роем Роджерсом^[17].

Эрнест заказал себе плотный ужин, тогда как Пол, вегетарианец, к вящему неудовольствию официанта-итальянца, отверг все его заманчивые предложения и ограничился салатом и поджаренными маринованными цуккини. Эрнест, не теряя времени зря, вводил Пола в курс событий прошедшей недели. Макая в оливковое масло фокаччо^[18], он рассказал о встрече с Нан Карлин в книжном магазине, после чего ударился в сожаления о трех женщинах, которых он упустил на этой неделе.

«Ты в своем репертуаре – ни одной юбки не пропускаешь! – заметил Пол, глядя на него сквозь толстые стекла очков и ковыряясь вилкой в салате радиччио. – Только послушай, что ты говоришь! К тебе подходит красивая женщина, и по той простой причине, что ты видел ее двадцать лет назад…»

«Не просто «видел», Пол; я был ее терапевтом. И это было десять лет назад».

«Ну десять лет. Она была членом твоей терапевтической группы, присутствовала на нескольких сеансах десять лет назад – черт возьми, сто лет назад! – и теперь у вас с ней не может быть иных отношений. Может, она страдает от сексуальной неудовлетворенности, и лучшее, что ты мог бы ей предложить, – это свой член».

«Прекрати, Пол, я серьезно говорю… Официант! Еще фокаччо, оливкового масла и кьянти, будьте добры!»

«Я тоже серьезно говорю, – продолжал Пол. – Знаешь, почему тебе не везет с женщинами? Амбивалентность. Целый океан, море разливанное амбивалентности. Каждый раз находится какая-нибудь причина. С Мирной ты боялся, что она в тебя влюбится и будет страдать. С этой, как там ее, в прошлом месяце, ты боялся, что она догадается, что тебя привлекает исключительно ее большая грудь, и будет думать, что ты используешь ее. С Марси ты боялся, что, если она хоть однажды покувыркается с тобой в постели, ее брак будет разрушен. Старая песня – слова разные, но мотив все тот же: леди обожает тебя, но ты проявляешь благородство, не ложишься с ней в постель, леди еще больше уважает тебя за это, после чего отправляется домой и ложится в постель с собственным вибратором».

«Я же не могу по желанию включать и отключать это. Я же не могу быть образцом ответственности днем, а ночью пускаться во все тяжкие».

«Пускаться во все тяжкие? Да что ты говоришь! Ты не можешь поверить в то, что десятки женщин не меньше нашего заинтересованы в случайных сексуальных связях. Я хочу сказать, что ты сам загнал себя в угол ханжеской добродетели. В твоих отношениях с женщинами присутствует лошадиная доза «терапевтической» ответственности, так что ты не даешь им того, что им, возможно, действительно нужно».

Пол попал в точку. Забавно, но в этом он вторил Маршалу, который уже давно говорил Эрнесту: нельзя узурпировать личную ответственность другого человека. Нельзя стремиться стать универсальной нянькой для каждого. Если ты хочешь, чтобы человек шел по пути личностного роста, помоги ему научиться быть себе и отцом и матерью. При всех мизантропических причудах Пола он был способен на проницательные и креативные инсайты.

«Пол, что-то я не припомню, чтобы ты стремился удовлетворить потребности сексуально неудовлетворенных женщин – пилигримов».

«Но я же не жалуюсь. Я не тот человек, который идет на поводу у своего члена. Уже нет, и я об этом не жалею. Стареть не так уж и плохо. Я как раз закончил оду «гонадной безмятежности».

«О-па! «Гонадная безмятежность»! Я прямо-таки вижу эту надпись на тимпане^[19] твоей усыпальницы!»

«На тимпане? Хорошее слово, Эрнест. – Пол нацарапал это слово на салфетке, которую засунул в карман своей клетчатой байковой рубашки. Он начал писать стихи для каждой из своих скульптур и собирал интересные слова. – Но я не мертв, я просто спокоен. Умиротворен. И не собираюсь спасаться бегством от тараканов в моей голове. Значит, говоришь, женщина из книжного магазина, которая не против переспать с мозгоправом? Присылай ее ко мне. Гарантирую, что не буду выдумывать причины, мешающие мне лечь с ней в постель. Скажи ей, что она может рассчитывать на мужчину столь же просветленного, сколь и ненасытного».

«Я, между прочим, совершенно серьезно предлагал познакомить тебя с Ирен, с той опрятной женщиной, с которой познакомился по объявлению. Тебе правда это интересно?»

«Только если она будет довольствоваться тем, что получает, не будет носиться по моему дому и той же ночью отправится домой. Она может выжимать из меня все соки, кроме апельсинового по утрам».

Эрнест оторвался от своего супа с овощами, ожидая увидеть улыбку на лице Пола. Но Пол не улыбался. Только его глаза, увеличенные стеклами очков, неотрывно смотрели на Эрнеста. «Пол, нам надо с этим что-то делать – ты становишься непроходимым мизантропом. Еще год-другой, и ты переберешься в горную пещеру и повесишь на стене святого Джерома».

«Ты имеешь в виду святого Антония. Святой Джером жил в пустыне и общался с нищими. Я терпеть не могу нищих. А что ты имеешь против пещер?»

«Да ничего, в общем. Только насекомые, холод, сырость, темнота, множество ходов – черт возьми, это слишком серьезный проект для сегодняшнего вечера, особенно при полном нежелании пациента сотрудничать».