В начале 90-х годов XX века многие россияне неожиданно столкнулись с проблемой: они получили возможность выбирать местную власть. Расклады иногда выходили самые диковинные — на высоких должностях могли появиться как бывшие, так и действующие нарушители закона — со специфическими для своей среды навыками решения оперативных и стратегических задач. Так что обычным нашим людям вдобавок ко всем жизненным трудностям пришлось ещё и учиться делать свой выбор, а потом за него отвечать. К вопросу «Кто во всём виноват?» прибавился вопрос: «А сами-то мы кто?»
Они дворцы воздвигли, и всё до фонаря им,
У них гулянка-пьянка все ночи напролёт,
А мы свои шесть соток граблями ковыряем
И воду пьем из крана, когда она течёт.
У них от нас шлагбаумы, овчарки и ограды,
Туда и не подъехать с гармонью на козе,
Они за Русь святую лакают до упада
Под музыку Вивальди коньяк «Курвуазье».
Им весело и сыто —
Тут и пляски и пиры, —
Верхушка, блин, элита,
Не хухры тебе мухры!
Их раньше в автозаках
По судам возил конвой,
Теперь они во фраках
Пьют коктейли под луной.
Мы раньше с нашей властью бодались в жёстком клинче —
На митингах, на сходках любили горло драть,
А в девяносто третьем, сегодня то бишь, нынче,
Мы можем, кого хочем, свободно выбирать.
Вот мы и выбираем. Свобода — это круто!
Тут можно самых разных делов нагородить,
Вот мы их и городим. Безумных, шибанутых,
На трон сажаем сами, чтоб век под ними жить.
Вот он сидит на троне,
Рожа пьяная крива —
Везунчик Сашка Пронин,
Городской наш голова.
Он соскочил с этапа
По амнистии, и вот —
В бюджете шарит лапой
И указы издаёт.
Воскресла, возродилась Россия молодая,
Бюджетные потоки повсюду бьют ключом,
Они в конечном счёте в карман к нему впадают,
К дружкам его по зоне, и всё им нипочём.
Но грянет час расплаты, чего ему не грянуть,
И будет небо в клетку, и ровно в шесть подъём,
Их ласково и тихо преемники помянут,
Глотая в уголочке водяру с вискарём.
Отправят, стопудово,
Самых борзых лес валить,
Да сколько ж, как корову,
Можно родину доить?
«А столько, сколько нужно —
Тут сомнений даже нет!» —
У них весёлый, дружный
И простой для нас ответ.
Они, расправив когти, над картами колдуют,
Куда ещё вписаться и где чего отжать,
Беда не в том, ребята, что все они воруют,
А в том, что им не стыдно сверх меры воровать!
Студент, пацан соседский, вопрос решил поставить,
Что слово есть «дилемма» — ну, в смысле, хрен поймёшь,
Самим свой выбор сделать, кому над нами править,
Или забить по полной — кумекай, молодёжь!
Ну где ещё, ребята,
Я скажу вам, да нигде
Жестокий век проклятый
Бьёт дилеммой по балде!?
Расклад, признаться, новый —
Хоть какой ты умник, спец,
И выберешь — хреново,
И не выберешь — …ц!
Под вишней на задворках за столиком дощатым
Сидим и выпиваем, дискуссию ведём —
Мол, даже денег нету цветы дарить девчатам!
«Кто рулит и что делать?» — вопрос у нас ребром.
«Россия, птица-тройка, галопом резвым, скорым
Куда она летит-то, какие чудеса
Там, впереди, за лесом?» — под самогонку спорим,
Бычки в траву бросаем и смотрим в небеса.
Венера виноградиной
Повисла. Хочешь — рви,
А хочешь — право дадено —
Сачком её лови!
В любого бога веруй
И хоть с кем води родство,
А можешь выбрать мэра!
Мы и выбрали его.
Лукич, совхозный сторож, стакан поставил с краю:
«Ребята, а ведь Сашка у нас тут лично был!
Чего-то я такое сейчас припоминаю —
Он водку нам в машинах, в КАМАЗАХ привозил.
Он закусь раздавал нам, девчат была орава,
Он в микрофон орал нам, что нет дороги вспять,
И мы ему, я помню, ещё кричали «Браво!»,
И за него наутро пошли голосовать!
По жилам кровь бежала,
Точно в паводок река!
Гармонь свиньёй визжала!
Мы плясали гопака,
По полной жгли, бухая
Возле клуба из горла́ .
А, кстати, неплохая
Водка Сашкина была!»
А ровно через месяц в простом и чётком стиле —
Куда нам надо съехать — спокойно, не спеша,
Нам парни со стволами культурно объяснили —
Уж больно тут для Сашки природа хороша!
Нас вытурили в шею — легко так, между делом.
Теперь тут заповедник, косули, кабаны,
Их валят из винтовок с оптическим прицелом
Дружки его в наколках, когда они пьяны!
Набьют добычи вдоволь,
И — по новой пировать!
А что зверя́м хреново,
Им на это наплевать!
Мозги скребёт и сверлит
Им один, но жирный штрих,
Что их спихнёт и свергнет
Тот народ, что выбрал их!
Студент пургу метёт нам, что всё расставит время,
И про свободный выбор мы сами всё поймём,
Ну, а пока мы ходим, не чуя ног, под теми,
Кто баб, как рыб, пускает в элитный водоём!
Для них всегда готовы палаты и покои —
Не где-нибудь на нарах в СИЗО и в КПЗ, —
Да нет, они лакают напротив, за рекою
Под музыку Вивальди коньяк «Курвуазье»!
У них для гольфа парки,
Дачи, клячи, нет пути,
Да чтоб вас, ёлки-палки,
Ни проехать, ни пройти!
Трясёмся мелкой дрожью —
Нам пятнадцать вёрст домой
В обход по бездорожью
Лесом, полем, стороной
В бурьяне пробираться.
В общем, Сашка — сволочь, псих!
Ну и на кой мы, братцы,
Выбирали их таких?
Туман густой, как творог,
Наши выселки накрыл.
У Сашкиных шестёрок
Сколько надо средств и сил —
Гуляют, руки в брюки,
Фу ты, ну ты, нечем крыть!
Они забыли, суки,
Что скромнее надо быть!
Мы сами их создали,
В голове темным-темно —
Вот нам свободу дали,
Это, типа, как оно?
Прогресс или упадок,
Хренота или …ц?
Нам до зарезу надо
Разобраться наконец!
В нас беды и печали
Бьют в упор, наверняка,
Но мы ж тогда плясали
Возле клуба гопака!
Выходит, в нас он, корень,
А не в ком-нибудь другом,
Что вор сидит на воре,
И кругом у нас облом,
И что не будет рая,
Что сгорело всё дотла!
…А всё же неплохая
Водка Сашкина была!
…«Лети же, тройка-птица!!» —
Вот такой им наш ответ.
Россия возродится,
Тут сомнений даже нет!
1995
«Их туда увезли, где война…»
Их туда увезли, где война.
И оркестр на перроне продрог.
И шептала, шептала она:
«Возвращайся скорее, сынок».
Поезд в ночь, громыхая, влетел,
В гиблом мраке пробил колею,
И пролязгал, подлец, просвистел
Сумасбродную песню свою.
Жизнь бежит с переплясом лихим.
И полгода без писем, и год.
Вот она по дорогам чужим,
Горный воздух глотая, идёт.
Город по́ уши в пепел зарыт.
Спит земля под засохшей травой.
«Эй, вы, люди, очнись, кто не спит!
Он был с вами, он здесь, он живой…»
Ей усталый солдат дал ответ:
«С нами ужас, и бред, и беда,
А кто помнил его, тех уж нет,
И не будет уже никогда».
День и ночь, от села до села,
С фотографией старой, без сна,
По земле, что сгорела дотла,
И петляет, и кружит она.
«Пей же, пей свою чашу до дна,» —
Встречный ветер ей песню поёт.
«Он живой,» — тихо шепчет она,
И идёт, и идёт, и идёт.
Воздух горем и смертью пропах,
Только страх, вон, один, дым и чад,
Только женщины в чёрных платках
Смотрят, смотрят ей вслед и молчат.
Псы голодные рвутся с цепей,
Обезумев, у каждых ворот.
«Эй, сынок, возвращайся скорей», —
Шепчет, шепчет она и идёт —
Вновь и вновь, от села до села,
Оступаясь на скользких камнях,
По земле, что сгорела дотла,
С фотографией старой в руках…
1996
«Ах, этот август! Бред. В Москве войска…»
И. Г.
Ах, этот август! Бред. В Москве войска.
И друг мой Игорь, мирный программист,
Чуть по́ днял кисть, курок как будто взвёл.
Ему крутили пальцем у виска,
А он, хоть и не резок, не речист,
На баррикады взял, да и пошёл.
И людям вмиг сковало холодом сердца.
И он своим махнул: айда со мной, кто хочет!
И с ним пошли. Три дня без продыха, три ночи
Они стояли до победы, до конца.
Десантные машины на ходу
Колёсами курочили асфальт,
И вот уже пошёл погибшим счёт,
И люди на прицеле, на виду
У тех, кто ошалел и впал в азарт,
И на Садовом кровь рекой течёт…
А баррикады — словно в сумраке причал.
Куда нам плыть и с кем — решалось — или-или!
И женщин гнали, но они не уходили,
Спасибо Игорю за то, что там стоял!
Солдатики штыками на броне
Копчёную кромсали колбасу,
Что люди им в авоськах принесли.
Дома оцепенели, как во сне,
И штурм — уж вот он, скоро, на носу,
И танки — словно жабы на мели.
Как будто ворон в небе крылья распластал —
Над Белым Домом тучи чёрные висят, вон.
Сто лет живу — не верю россказням и клятвам,
А верю Игорю, который там стоял.
А что потом? В упор, вприщур на общий бал
Глядела власть, а после лавочку прикрыла.
Затвором — щёлк! И людям крышу посносило,
Но ведь была жива страна, ведь было, было —
Свобода, совесть, ум и разум, страсть и сила,
Спасибо Игорю за то, что там стоял!
1998
«В старом саду третий месяц затишье…»
В старом саду третий месяц затишье,
Люди в штатском ушли на обед.
Дедушка Фирс отдыхает под вишней,
Сторожит оборонный объект,
Скрюченной кистью в кустарник вцепился,
Чтобы крепче на вахте стоять.
Вишни поломаны. Дедушку Фирса
Позабыли с поста снять.
Бейся, воюй с каждым,
Будь здоровей, злее,
Глупых гоняй граждан
Грязной метлой в шею!
Граждане, шустрые, как тараканы,
Пробираются в парк по грибы,
Вредную дрянь наливают в стаканы,
Лбами сносят стволы и столбы.
Дедушке Фирсу фиксировать лишних
Знамо дело — опять и опять!
Дедушка Фирс потайной свой булыжник
На три метра умеет кидать!
Люди идут скопом:
«Эй, ты чего, чудо?»
Фирс начеку: «Кто там?
Стой! Убивать буду!»
Рухнул объект и зарос лопухами,
Но не падает дедушка Фирс,
В люди шагнул, приучился с парнями
По утрам принимать антифриз.
Слёзно скорбя, скособоченный некто
Морщит рожу: «Ступай, хватит, дед!
Все разошлись, больше нету объекта,
Нету нас и тебя нет!»
Низкие вдаль тучи
В чёрную мглу мчатся.
Фирса трясёт, глючит:
«Где же мы все, братцы?»
Люди идут, людям по уху ветер,
Развесёлая ломится рать,
Люди в дырявые стены не верят,
Не желают объект уважать.
Злую печаль ощущая в печёнках
И хрипя, что делов невпродых,
Дедушка Фирс у забора в потёмках
Из рогатки подбил пятерых!
Дали доской сзади —
Держится, нет крена!
«Хватит стоять, дядя!
Где там твоя смена?»
Рухнул объект, поднялась скотобаза,
Дело в шляпе, скули не скули.
Фирсу взгрустнулось. Ребята два раза
Вынимали его из петли.
Ночью и днём палкой ломаной, лыжной
Отгоняя тоску, боль и бред,
Дедушка Фирс отдыхает под вишней,
Сторожит оборонный объект,
Ногтем скребет стену,
Тянет лицо к свету,
Мёрзнет, зовёт смену.
Где там она? Нету…
1990
Баллада о том, как ветерану труда Ивану Лукичу Зайцеву, нарушившему общественный порядок в городе Ленинграде в 1990 году, нечем было, на первый взгляд, платить в отделении милиции за своё освобождение, и чем это закончилось
Ломовую чувиху с понтовым фэйсом
Снял на точке в сквере заморский хрыч.
А в сторонке брёл по трамвайным рельсам
Старый перец в шляпе — Иван Лукич.
Он подгрёб, подчалил, надрал ей уши, —
В меру трезв, он стряхнул с нее дурь и спесь:
«Эх, за что я пахал!» — он ей смял, нарушил
Чумовой прикид и понтовый фэйс!
Он хрычу пол-рыла расквасил в кашу!
Вот его в ментовку везёт конвой.
Опер вкрадчив, хитёр: «Как же так, папаша,
А ведь в шляпе весь из себя такой!»
Вот его трясут: «Ты хоть понял, где ты,
И куда все отсюда ведут пути?
Эх, попал ты, брат, если денег нету!
Если есть, гуляй, но сперва плати!»
Орден Ленина есть на груди у Вани,
Лысаком на винте этот знак зовут.
Денег — ноль, ни копья. Мусора по пьяни
Веселясь, из Вани верёвки вьют!
Он мурло кривит, клонит тыкву набок,
И с него, опухнув от сладких вин,
Лысака на винте взял заместо бабок
Толстопузый хрен — лейтенант Кузьмин!
Он наутро, ханью замазан густо,
Сквозанул на Невский. Она стоит —
Бабки, сука, считает! Хрустит «капуста»!
И лысак на винте на груди горит!
«Это мой лысак!» — он к ней волком, зверем,
А она: «Хорош тебе, сукин сын!
Мы с тобой бухнём, мы туман развеем, —
Норги, финики, шведы башляют зелень,
Лысака забашлял лейтенант Кузьмин!
Он вчера ко мне приставал в участке,
Денег жаль козлу, он в награду мне
Лысака-то и дал за любовь, за ласки!
Я взяла, я знаю: лысак в цене!»
Бьёт кондратий Ваню, шиза ломает!
Он грызёт мозоли, скулит, вопит,
А она смеётся, «грины» считает, —
Шнобиль кверху, оглобли торчат, как сваи,
И лысак на винте на груди горит!
1992
«Что с тобою случилось, родная земля…»
Что с тобою случилось, родная земля?
Я своих потерял. Были люди — и нет.
Время вспять понеслось. Жизнь даёт кругаля.
Снова явь за окном, как бред.
Хам повылез из всех щелей.
Всё, как раньше, в который раз.
Снова кровь, как смола, как клей, —
Кровь связала, скрепила нас.
В стаю сбились сородичи, в радостный хор,
Мне урок помогают усваивать впрок:
«Кто не с нами, тот мёртв, вот и весь разговор,
Заруби на носу, дружок!»
У меня на плече гармонь
И в кармане столовый нож,
Ты гармошку мою не тронь
И меня самого не трожь.
Я шепчу сам себе: «Терпи!»,
И аккорд невпопад беру,
И в какой-то глухой степи
«Земляки, отзовись!» — ору.
Земляки подступают с обоих боков,
Одинаковы все, здоровы, вроде пней:
«Мы верны, кому надо, а ты кто таков?
Ближний? Наш? Так давай, налей!»
Я оглобли направил вспять.
Я на ближнего болт забил.
Я хочу на трубе сыграть
Отходняк от опухших рыл.
Я природе шепчу: «Замри!»
Я про дружбу читаю стих.
Я стою посреди земли.
Я хочу отыскать своих.
Ветер воет, как пьяный псих.
Ветер душу вгоняет в дрожь.
Я хочу отыскать своих,
Улыбнуться и бросить нож.
Я в тумане ищу просвет.
Я отбился от цепких рук.
Люди, где вы!? Ответа нет.
Я один. Никого вокруг.
Кто речист был и смел — все сомкнули уста.
Вор, подлец правят бал на просторах родных.
…Даль степная безлюдна, черна и пуста,
Кожа, кости при мне, и гармонь, и мечта —
Бросить нож и найти своих…
1990
«Друг возглавил фирму. Повезло…»
Друг возглавил фирму. Повезло.
Это тёща шанс ему дала.
Он бугор, начальник, не фуфло,
Дебет-кредит, прибыль, все дела.
Он процесс поставил по уму,
Он мастак финансами крутить:
Чтоб на жизнь хватало самому,
Надо людям денег не платить!
Теща — старший в холдинге главбух.
Друг цехами рулит вместе с ней,
Он устал от тостов и опух
В хороводе красок и огней!
Нас в литейке двести человек,
Мы для кранов делаем груза!
Пьянства нету. Нам, как мокрый снег,
Слёзы застят ясные глаза!
Нам в таблице пишут каждый шаг,
Сколько там графита в чугуне,
И рисуют, если что не так,
Сумму штрафа мелом на стене!
Это чтоб детей теперь кормить,
Чтоб нам дуба с голоду не дать,
Значит, надо грядки разводить,
В чистом поле щавель собирать!
Грустно нам — придурок он и псих,
Мы сказать по совести должны:
Если ты воруешь у своих,
Значит, ты объелся белены!
Он у тёщи трётся наверху,
Он у них, как слизь на сером пне,
А ведь был же мастером в цеху,
Пыль глотал со всеми наравне!
Он на эти штрафы за бугор
Тихой сапой хочет соскочить —
Замок строить с видом на Босфор,
Грыжу в Штатах лазером лечить!
Он в Майами был на выходных,
Поглядеть, чего там за дела,
Где какой землицы там у них,
Прикупить на старость, чтоб была!
Фотку с пляжа — в плавках, в неглиже,
Он с сигарой, в шляпе набекрень,
Сбросил Катьке, бывшей протеже,
По фейсбуку, есть такая хрень!
Нам-то что? Порхай себе, как моль,
Не сидеть же дома взаперти!
Только нам мозги не канифоль,
А зарплату вовремя плати!
Он на нас, чумазых, щурит глаз
Из окна по пьяни в Первомай,
Он кричит: «Вперёд, рабочий класс,
Будь здоров, не кашляй, не чихай!»
Что с тобой, любимая страна?
Это жесть, подлянка, беспредел,
Если друг похож на кабана,
Если он от денег одурел!
С ним теперь не выпить и не спеть,
Вот и песни наши не слышны,
Это худо, братцы, это смерть,
Если друг объелся белены!
Жизнь течет, как талая вода,
В ней ни песен звонких, ни весны,
Ничего не будет никогда,
Если друг объелся белены…
2013
«Партнёр мой — Лёнька, мы с ним жбанили до полного улёта…»
Партнёр мой — Лёнька, мы с ним жбанили до полного улёта,
Мы отмечали дебет-кредит, обороты, платежи,
И к нам пришел отряд бойцов — да не отряд пришёл, а рота!
У них у всех глаза под масками, как скользкие ужи!
Облава! Обыск по наколке — им источник просигналил,
Что мы финансами ворочаем сверх меры, чересчур!
И я какому-то козлу по ходу дела водки на́ лил:
«Прими на грудь и отдыхай, у нас отвязка, перекур!»
И вот сохатый, козырной нам лечит крышу: «Руки в гору!»
А мы в ответ: «Чего ты гонишь, дай хоть ксиву почитать,
А может, ты вообще левак и просто шаришь под контору.
Мы выпивали, черт возьми, и будем дальше выпивать!»
«Чего-то думать надо, брат, дела серьёзные, ей-богу, —
Он мне шепнул, швырнув бычок на полированный паркет, —
По штуке с носа — в самый раз, иначе — с нами в путь-дорогу!»
И я сказал ему, глумясь: «Ты извини, но денег нет!»
Они нас каждого прикладами по кумполу урыли,
Мол, нет — так нет. Они рванули прямо к сейфу напролом!
Мы встали грудью. Пусть не до́ смерти, но мы их завалили,
Так будет с каждым, кто придет сюда не с миром, а с мечом!
Мы даже маски с них сорвали в том кромешном балагане,
Да, наших дедов без проблем хозяин ставил у стены,
Но мы другие, чем они, у нас «капуста» на кармане,
И на ходу стальные кони, и стволы припасены!
Что ж, мы нарезали винта, мы переехали на Мальту.
Улёт был полный, жаль, конечно, рвать с землёй родимой нить!
Зато легавка с бодуна не возит рожей по асфальту,
И можно денег подработать, чтобы се́мью прокормить.
Мы раскрутились в семь секунд, мы сразу стали основными,
Сидим, вон, в тапках на балконе, в СССР маляву шлём,
Что кто с мечом сюда придёт, то у того мы меч отнимем,
И об колено поломаем, и сдадим в металлолом!
Ну что ещё мне вам сказать? Закон один: трудись, работай,
И снизойдёт на всех и каждого господня благодать!
Мы с Лёнькой жбанили на отдыхе до полного улёта
И будем дальше в час веселья жбанить, квасить и кирять!
…Но вот какая хреновня, оно потом всё разъяснилось —
Они и вправду были ряженые! Весь их маскарад
Продуман так был «от и до», что Станиславскому не снилось,
Они косили под легавых точка в точку, в аккурат!
Вернуть бы, братцы, всё назад, башкой подумать, да куда там!
Какого хрена торопиться рвать с землёй родимой нить?
Тесна нам Мальта и мала. Им вот сюда бы, тем ребятам,
И я их старшего узнал, он стал народным депутатом,
Он нам по телеку втирает, как преступность победить…
Товарищ, верь, взойдёт она, звезда не эта, так другая!
В Москве, в Подлипках, в Воркуте, во глубине сибирских руд —
Россия будет вдаль, вперёд лететь, как тройка удалая,
И пусть нам ветер хлещет в харю и дожди по рылу бьют!
И, кстати, этот депутат мне новый паспорт изготовил,
Пришлось потратиться, конечно, я и Лёньку подучил —
Пусть даже дома иногда из нас попьют немного крови,
Зато какие перспективы, если есть избыток сил!
Да, заграница не для нас, хоть мы срубили крупный куш там,
Пока в ней в ней жили-поживали. Бизнес был, и хрен бы с ним!
Короче, есть он, этот факт, что нам на Мальте стало скучно.
Мы с Лёнькой заново родились. Мы на Родину летим!
1991
«Мы со Светкой — на новом этапе…»
Мы со Светкой — на новом этапе
Нашей светлой любви. Ну, дела!
И она меня маме и папе
И гостям показать привела.
Предо мной, расплываясь, маячат
Рожи красные, как кирпичи.
Мне положено водку хреначить.
Моё дело — сиди и молчи!
Я народ уважаю, Русь.
Я предстал бы во всей красе,
Только как? Я за правду бьюсь.
Я дебил. Это знают все.
Вот, пузатый и важный, как жаба,
Мне налив под завязку бокал,
Перспективный полкан из генштаба
По загривку меня потрепал.
Нам вручают подкову на счастье,
Нам дают от квартиры ключи,
И Светланка меня по запястью
Гладит пальцем: сиди и молчи!
Я поджал в уголочке хвост,
Я, как белка, грызу орех,
И полкан произносит тост:
«Мы сильны! Мы замочим всех!»
Я в селёдку нарезал укропу,
Я не вытерпел и предложил
За свободную выпить Европу,
Я же честно сказал: «Я дебил».
То, что мы всех на свете умнее —
Это сказки, и вот мой наказ:
Пусть народы живут, как умеют:
Хочут с нами, а нет — так без нас.
Светка смотрит за мною в оба —
Пальцем — щёлк! И уже родня
Про камыш затянула, чтобы
Как глушилкой, глушить меня!
Я куриную кость вместо кляпа
В рот засунул себе и застыл.
Светка — к папе бочком: «Тихо, папа!
Он же честно сказал: он дебил!»
«Миру — мир!» — понесло меня, братцы,
Я на папу в упор поглядел:
«Хватит, папа, борзеть и бодаться
С белым светом! Долой беспредел!»
И полкан рапрямил плечо,
Молодую расправил грудь,
Рюмку взял и сказал: «Ты чё?»
У Союза — особый путь!»
Я погряз во хмелю, словно в яме,
Я сказал ему: «Парень, прости!
Слишком много костей под ногами,
Много хруста на этом пути!
Я берёзки, луга заливные
Очень даже люблю, но притом
Кто мы есть, извиняюсь, такие,
Чтоб ходить этим самым путём?»
Гриб солёный неся ко рту,
Папа с рюмкой в углу застыл
И вцепился руками в стул,
И шипит на меня: «Дебил!»
Светка в ванной от слёз погибает,
Папа тихо сидит, как сурок,
То сгибает, а то разгибает
Палец свой, будто жмёт на курок.
Самолётик сложив из салфетки,
Притворившись тем самым, что пьян,
Он ключи от квартиры у Светки
Цапнул, сволочь, и сунул в карман!
Совесть чувствую, боль в душе,
Сотку выпил за вечный бой
И почти что в бреду уже
Светке в ванну стучу: «Открой!»
Светка, нежная, как незабудка,
Вышла, руки прижала к груди:
«Ты скажи им, что всё это шутка,
И нормально, и дальше сиди!»
Да, я пьян, самому неприятно,
Но я правило в голову вбил:
Никогда не идти на попятный!
Я же честно сказал: я дебил!
Кто-то, бешенством доверху полон,
В чёрном фраке кружит надо мной.
Отвяжись, не кружи, чёрный ворон!
Я ещё поживу, я не твой!
Строй фигур у стены — типа шахмат.
Я за жизнь опасаюсь свою,
Вот сейчас они вилками звякнут
И заколят меня, как свинью.
Всё! Линяю! Пора. Ноги в руки!
Вот хватают меня за пальто.
И смеются вдогонку мне, суки:
«Мы завалим тебя, если что!»
Ивы всякие машут ветвями.
Ночь, зараза, чернее чернил.
И Светланка бренчит, вон, ключами
И орёт мне с балкона: «Дебил!»
Никакой моей мочи нет
Этот чёртов терпеть бедлам,
И гуд бай! И какой-то бред,
То, что Светка осталась там.
…Годы мчатся, как поезд порожний,
Я с ребятами бизнес завёл.
Светкин папа, начальник таможни
К нам за первым откатом пришёл.
Мы ему откатили не хило.
Он восторг ощущает в груди:
«Это ты притворялся дебилом!
Это ты к нам ещё приходи!»
Я стараюсь дышать ровней.
Жизнь летит под откос, к чертям!
Смысла нет никакого в ней,
Если Светка осталась там!
1992
«У них опять путч, а у нас любовь…»
Песня представляет собой пейзажную зарисовку: Москва, осень, ночь. Комендантский час (только что закончился октябрьский путч 1993-го года). Двое — мужчина и женщина — стоят в обнимку посреди Тверской улицы, на проезжей части, на разделительной линии. Им ни до кого нет дела.
У них опять путч, а у нас любовь.
Мы в обнимку стоим посреди Москвы.
Полночь. Серый туман. Силуэты столбов.
Город пуст. Фонари мертвы.
Ты со мной. Эх, живём! Эх, гуляет душа!
Эх, сейчас я пойду по асфальту в пляс!
Мы друг друга греем впотьмах, чуть дыша,
А у этих козлов комендантский час!
«Мусора» на «моторах» калымят, бомбят,
Им сегодня лафа, куролесь — не хочу!
Мчатся, фарой моргают: «Поехали, брат!
Денег нет? Дальше стой, даму гладь по плечу!»
Вот пол-третьего ночи, никто не везёт.
Мы глотнули, согрелись. У нас теперь страсть!
Значит, так: ангажирую Вас на фокстрот!
Разрешите, мадам! Раз-два-три, понеслась!
Ты осенний лист прицепила ко мне,
Как медаль, как звезду. Всё, я маршал, герой!
Я главней «мусоров». Ой, губам горячо!
Ой, ещё, ну, давай! Ну, быстрей, Боже мой!
Солнце встало, прочухалось, рот до ушей,
Нам сигналят, гудят: «Прочь с дороги, эй, вы!»
К чёрту всех! Сами прочь! Мы давно тут уже!
Мы в обнимку стоим посреди Москвы!
Пусть антенна торчит, как могильный крест,
Но в трубу водосточную за ночь сто раз
Ветер вальс исполняет, трубит в нашу честь,
И плевать, что сержант нас глазищами ест,
Что у них патрулей и постов не счесть,
Что у этих козлов комендантский час!
1993
«Наш товарищ Шура, блудный сын Арбата…»
Наш товарищ Шура, блудный сын Арбата,
Молодой советский дипломат,
На работу ездил в город Улан-Батор,
Кайф ловил в отрыве от ребят.
Он теперь в отставке, он пришёл, понурый,
Он в углу прокуренном увяз.
Мы сидим на кухне с нашим другом Шурой,
Водку пьём и слушаем рассказ.
«Братцы, я сорвался, я увлёкся пьянкой, —
Шура бьёт по сердцу кулаком, —
И притом сошёлся с юной англичанкой,
И дурак остался дураком!
Я ходил к ней в гости — та ещё оторва,
Зазвала на коржики, на чай:
«То, что мы коллеги — это просто здорово,
Не стесняйся, Шура, наливай!»
Братцы, я влюбился с первого фужера,
На контакт пошёл, как на костёр,
А она прекрасна, как звезда Венера,
На меня бросала нежный взор.
Мы с ней трое суток предавались страсти,
Это буря, смерч и ураган,
Как, примерно, Галька из военной части,
Что с поста влекла меня в туман.
А потом мы виски в кабаке хлестали
С дружбаном, с военным атташе.
Я ему конкретно излагал детали,
И звенели скрипки на душе.
Он мне ром ямайский лил в коньяк и в воду,
Он меня омарами кормил,
А к утру проспался и начальству продал,
С потрохами, сука, заложил!
На ковре у шефа в состоянье шатком
Я в окно смотрел на горизонт,
И, трясясь от злобы, два урода в штатском
Брали меня внаглую на понт!
«Ты чужой разведке передал секреты,
Ты в тайник записку положил,
Брат, скажи нам правду, и вопросов нету,
Что ты прибыль в фунтах наварил!»
И, глотая воздух, как пескарь на суше,
Мой дружбан, войдя, мотал башкой:
«Мы живём для долга, ты его нарушил.
Ты не друг мне больше никакой!»
Я сказал им: «Хватит, на хрена всё это?
Режь меня, копытами дави,
Мне ваш долг до фени, если дружбы нету,
И на кой мне служба без любви!»
Мне сказали: «Сволочь!», а потом, в подвале
Продержав неделю взаперти,
Два кило печенья на дорогу дали:
«Будь здоров, счастливого пути!»
От дождя, от снега, от судьбы паскудной
На душе у Шуры грусть-печаль.
И сосед Виталик, корефан приблудный,
Льет ему на рожу спирт «Рояль».
Может, он Андрюха, но не в этом дело.
Может, он вообще Смирнов Степан.
Главное, не дрогнуть в ходе опохмела,
Руку не обрезать об стакан!
«Главное, чтоб дружба в людях оставалась! —
Это Шура тост нам прокричал, —
Чтоб душа горела, и земля вращалась,
И скворец на ветке щебетал!»
…Мы на Север Гальке в часть письмо послали,
Чтоб опять в туман его влекла!
Вот уже с ней Шурка все забыл печали,
У него на роже взор орла!
«Мне сто лет не нужен город Улан-Батор, —
Там у них сквозняк из всех углов.
Вот же оно, счастье, — Галька, дом, ребята,
Жизнь, Россия, Родина, любовь!!!»
1989
«Ой, время нынче подлое, лихое…»
Ой, время нынче подлое, лихое
Кувалдой колошматит по башке.
Бригада не вернулась из забоя.
И нет у нас ни мира, ни покоя
В шахтёрском захудалом городке.
И, чтобы нам чихать от чёрной пыли
Без лишних слёз, вожди родной земли
Похорона по полной оплатили
И пива две цистерны привезли.
И мы сидим во дворике продмага,
И тётя Зина встала на розлив,
И пес Полкан, заморыш, бедолага,
Нас охранять приплёлся, еле жив.
И мы бежим за воблой к бабе Варе,
Глаза горят на рожах, как угли,
Она в кредит нас оптом отоварит,
Она всё знает: пиво привезли!
Его сюда сто лет не привозили
И тыщу лет ещё не привезут,
И шо́ фер Федька едет к нам на ЗИЛе,
И бабы с коромыслами бегут!
И старикан Антоныч выгнул шею,
И побросал в крапиву костыли,
И покатился с горки: так быстрее!
Пошло всё к чёрту! Пиво привезли!
И машинист от Бога, друг наш Колька,
На переезде бросил паровоз,
И прибежал на шум, и пляшет польку,
И пиво пьёт, и по хрену мороз!
Он от колёс, от шпал воротит рыло,
Душа поёт под стук людских сердец:
«Спасибочки, товарищ Ворошилов!
Спасибо, Сталин, наш родной отец!»
Нам машет лапой заяц на опушке,
На нас гудит гружёная баржа́:
«Я б тоже с вами вмазала по кружке,
Но путь далек, и нету куража!»
И комсомолец Васька — жук, проныра,
Ведро наполнил: вот оно, ура!
Какой там, к чёрту, марш во имя мира,
Какой там, на хрен, уголь «на гора»!
У воробья вираж заложен криво,
И журавлиный клин вошёл в пике:
«Курлы-бурлы! — кричат, — мы хочем пива
И жить не хочем в грусти и тоске!»
А Кольке пятки чешут ради смеха
И чешую за шиворот суют.
Он никуда сегодня не доехал,
Он болт забил на график и маршрут!
А за рекой великие просторы,
Там тоже люди русские живут,
Там лопухи, полынь и мухоморы,
И нет дорог, и пива не дают!
Колян кричит: «За тех, кто спит в могиле!
Скорби и плачь, Сибирь, родная мать!
Их не за счастье наше положили,
А чтоб в продмаге выручку собрать!»
И ветер зол, жесток. На кружках наледь,
И пиво на исходе. Кончен бал.
И шахта нам сиреною сигналит:
«Пора на смену, чёрт бы вас побрал!»
И котелок, вон, пуст у Николая,
Он глазом вертит красным и кривым:
«Отговорила роща золота!
И жизнь прошла, как с белых яблонь дым!»
И нам туда, где сумрачно и сыро.
Закат холодный замер над землёй.
И тучи в небо впились, как вампиры.
И пива нет. И мы идем в забой…
1993
«Очнувшись от сладких снов…»
Очнувшись от сладких снов,
Пожрав из кастрюли корм,
Мой друг Федосей Ершов
Дудит в пионерский горн —
С последнего этажа,
С балкона на Млечный Путь,
Впотьмах, под дождём дрожа,
Дудит, надрывая грудь.
Секретный сотрудник служб,
Он в норах торчал, как крот.
Забитая в тишь да глушь,
Душа всё равно поёт!
В душе объявилась боль,
В душе разошёлся шов.
Тоскует, берёт бемоль
Мой друг Федосей Ершов.
До слёз, до разрыва жил,
Как скот ломовой в хлеву,
Мычит Федосей: «Я жил!
И даже сейчас живу!»
Он хочет к честной братве
Подвинуться на вершок.
С людьми хочет быть в родстве
Крутой музыкант Ершов!
И пятна лиловых лиц
Из окон, как из могил,
В пейзаж свысока вплелись,
И свет над землёй уныл.
Из пыльных глухих щелей
Во мглу, как на кол, на крюк,
Случайных ночных людей
Зовёт заунывный звук.
Сбиваются ноты с ног,
Как психи, как псы в бегах,
И вот уже — прыг да скок —
Попрал сапогом порог
Сержант со свистком в зубах.
Сожрав вместо хлеба кляп,
В прохладу, как в чёрный ров,
В полёт из железных лап
Ушёл Федосей Ершов!
Сбивая с пространства спесь,
В пути из последних сил
Он людям играет песнь
Про то, как он жил и был…
1990
«Я со всех постов смещённый, я собрался в даль степную…»
Я со всех постов смещённый, я собрался в даль степную,
Вышел с горя из горкома и пошёл,
От меня отцы и дети, как от чёрта, врассыпную,
И кабан летит галопом, и козёл.
Скука, холод в чистом поле, сквозняки свистят, как пули,
Но, пробравшись через травы-ковыли,
Мне совхозные девчата руку дружбы протянули,
В пункт приёма стеклотары привели.
И сказал начальник пункта: «Безнадёжных нынче нету,
Даже если ты — ЦК КПСС!
Нас не бойся, мы не будем привлекать тебя к ответу,
Коль от скверны душу выскреб и воскрес!»
Я всё понял, я вписался, я от жидкости лечебной
Позабыл свои чины и должностя.
И плевать, что градус крепок, и что транспорт мой служебный
Переве́ден на запасные путя.
Широка душа у шефа, как река, примерно, Волга,
Он сказал: «Ты план составь и курс наметь.
Чтобы Родина воскресла, наше дело — первым долгом
К человеку уважение иметь!»
Пьём во имя человека, стаканы́ сдвигаем стоя,
На пейзажи, на окрестности глядим,
Балагурим с комсомолом: «Здравствуй, племя молодое,
Заходи сюда, подлечим, похмелим!»
Комсомол на нас очами из-под зонтиков сверкает,
Ноги в руки: надо взносы собирать!
Комсомол воротит рожу, перегаром вдаль икает:
«Одобряем, блин, и будем одобрять!»
Принимаю стеклотару, для ребят внедрил новинку:
Четверть суммы сухарями выдавать,
И народ бежит в обнимку под берёзку, под рябинку
Угощения на ящик накрывать.
Вася, вечный посетитель, войлок вытащив из уха,
Душу словом поразил мне, как копьём, —
Спотыкаясь об окурки, подошёл, сказал: «Братуха,
Мы тебя за человека признаём!»
Я вождей не уважаю, их снимают, мне не жалко,
В гордом нищенстве не сдохнуть никому,
Я вождей хочу направить в люди, в жизнь железной палкой,
Пусть бутылки собирают, я приму!
Может, завтра нас в натуре приспособят для расстрела,
Но сегодня у народа путь прямой —
В пункт приема стеклотары, в храм искусства опохмела,
К свету, к дружбе, не в рудник и не в забой!
Где-то гордый буревестник громовым сражён раскатом,
Хочет клюв в пучину моря погружать.
«Эй, — кричим ему, — товарищ, к нам рули, к своим ребятам,
Будем вместе стеклотару принимать!»
1986
«Я певец и плясун, мне везло и везёт…»
Я певец и плясун, мне везло и везёт,
Я служу гармонистом в элитном полку.
Зал приёмов. Стою, исполняю фокстрот,
Чтоб заморскому гостю развеять тоску.
Танцы в холле. Камин. Я гляжу из угла,
Как плешивый полкан, пучеглазый пенёк,
Верку, рыжую падлу, у края стола
Африканскому другу пихает под бок.
Ох, хорош после бани рассол из бадьи,
Ох, крепка медовуха на званом пиру!
Друг журнал ей даёт: «Вот министры мои,
Ногтем ткни, в кого хошь, я любого сожру!»
«Съешь их всех, сволочей», — Верка шепчет ему
И хохочет взахлёб, и свеча на столе
В сизом сумраке тонет, в сигарном дыму,
И бульдог возле двери хрипит, как в петле.
Верка водку лакает, и жрёт винегрет,
И серьгу золотую роняет в стакан:
«Это всё ерунда, то, что он людоед,
Я полштуки за час получу на карман!»
Он даёт ей десерт, и язык её злой
В земляничном сиропе увяз, как в крови.
Слышу крик: «Ну давай, гармонист молодой,
Жми на кнопки, играй о душе, о любви!»
В клетках горло дерут соловьи, снегири,
Верка в рыло суёт мне серебряный грош:
«Ну чего ты так смотришь, козёл, не смотри,
Выдох — вдох! Будь готов! По щелчку запоёшь!»
Он, узорчатый стул оседлав, как коня,
В чьи-то чёрные тени метает ножи,
И куском колбасы Верка манит меня:
«Ну, давай же ты, гад, сучий потрох, служи!»
Нету сил, нету слов. Я, дрожа, окунул
Африканского друга хлебалом в салат.
И в окошко, в рассвет от греха сиганул,
И забор перелез, и несусь наугад.
Первый луч по церковному пляшет кресту.
И Серёга, старлей, пальцем жмёт на курок,
Мажет, лупит по шишкам, палит в пустоту
И вдогонку мне шепчет: «Спаси тебя Бог!»
…Верка спит с африканцем, увяв от тоски.
Я в бегах. Я промёрз на ветру и продрог.
Снова ночь. Я один под луной у реки.
Сон смотрю, как они меня рвут на куски,
И Серёга мне шепчет: «Спаси тебя Бог!» …
1997
«Слышишь шорох дождя, слышишь ветра протяжное пение……»
Слышишь шорох дождя, слышишь ветра протяжное пение…
Ты одна на перроне. Закат золотой, словно сон.
И в серебряных сумерках кружатся листья осенние,
И войны вроде нет. И увозит солдат эшелон.
Вон, один, на подножке, за поручни держится ржавые, —
Он на танцах вчера ещё был целый вечер с тобой, —
Он букет васильков тебе бросил: «Счастливо, кудрявая!
Нам сегодня в дорогу, а завтра — за Родину, в бой!»
У шлагбаума берёза, как кость, пьяным ветром обглодана,
И ты стебли ломаешь, и шёпот застыл на губах:
«Ну опомнись, постой, подожди, ну какая там Родина?
Ну какая там жизнь в этих чёртовых чёрных горах?
Прыгай, прыгай сюда, дни и ночи у нас будут длинными,
Видит Бог, заживём, да и ладно, что грудь не в крестах».
Но безмолвно несжатое поле, покрытое инеем,
Но колёса стучат, и колосья колышатся в такт.
И уносится поезд, и двери вагонные заперты,
И впотьмах, обезумев от стужи, кричат журавли.
Ты под серой луной на перроне стоишь, как на паперти,
И гудок, бесконечный и злой, завывает вдали.
И сквозняк ледяной вяжет рот, словно вишня неспелая,
И какая-то тварь завывает в дремучем бору,
И колёса, колёса, колёса стучат ошалелые,
И колосья, колосья колышатся в такт на ветру…
1996
«Столбы за окном, как скелеты…»
М. С.