— Она слышала, что камни эти любое желание исполнить могут. Она принесла им черного петуха. И барашка. И… и попросила о ребенке. Ей очень хотелось ребеночка… она сказала, что не помнит, как оно было… просто пришла на ночь глядя, а глаза когда открыла — то и рассвет уже.
Хорошо, что познаньский воевода слушал молча, только перо в пальцах вертел и на перо это глядел. Правильно, Гавриил не смог бы говорить, если бы глядели на него.
— Она потом уже поняла, что беременная… испугалась… тогда еще она умела бояться… и обычным человеком была. Наверное, если бы нашелся хоть кто-то, кто бы… она бы и осталась обычным. А вот не нашелся… и камни… я к ним потом сам бегал. У камней спокойно так… как будто… не знаю, как будто это лучшее место на всей земле.
Гавриил закрыл глаза.
Серые стражи.
Круг травяной. И тишина. Ночь догорает, он слышит ее, как и тех, кто живет в ночи. Ходит, не смея переступить границу…
— Она… она не хотела, чтобы они знали, другие люди. Из деревни. Только беременность не скрыть было, хотя она долго скрывала… сама-то большая… крепкая… а живот — не очень… когда братьев носила, то живот был огромный. Отчим еще боялся, чтобы с ней беды не приключилось. В последний месяц повсюду с ней за ручку ходил… а она счастлива была. — Гавриил сглотнул, потому что воспоминания об этом чужом счастье причиняли боль.
Он его разрушил.
И разрушил бы вновь, потому что неправильно, когда счастье на чужой крови… а волкодлаки не умеют иначе.
— Когда меня родила… она испугалась.
— Чего?
— Не знаю. Сказала, что… что думала придушить меня. А потом бы соврала, что младенчик мертвым родился… оно так бывает ведь. А я появился, и… и поняла, что ей самой не жить, если вдруг… и растила…
Гавриил шмыгнул носом. И чего вдруг повело-то? Ведь не обижала его мамка… не била никогда, так, прикрикнет бывало, но и только… и кормила всегда от пуза. Одежку шила.
Только вот… все одно горько.
— А потом он появился… просто пришел.
…все знали, что со старой дороги не след добра ждать. Она-то, построенная в незапамятные времена, когда королевство Познаньское с Хольмом едины были, уводила в самое сердце Серых земель. И ежели по краюшку еще ездили, что купцы, что служивый люд, то на желтые плиты, блестящие, точно только-только положенные, редко кто осмеливался ступать. Говорили, тянет дорога эта самую душу.
Гавриил ничего такого не чуял и, случалось, добирался и до желтых плит, и дальше, к реденькому лесочку, за которым и стояли камни.
Они манили его. Звали будто.
Только мамка крепко злилась, когда Гавриил на зов этот шел… и по дороге опять же гулять не велела. А он тем разом мало что гулял, так еще и странника встретил.
Обошел бы, да… неохотно отпускала желтая дорога. И свела небось с умыслом.