— А кому?
— Сейчас твоя мама отвезёт пирог Марку Дмитриевичу. Ты же согласна с тем, что он его заслужил?
— Согласна, — кивнула дочка. — А ты, мам, велик мой забери, а то я вчера его там оставила.
Да, мой ребёнок смог покинуть посёлок и на велосипеде добраться до боярской вотчины. От этой мысли щекотно и страшно, мало ли что могло случиться? А ещё… я не хочу к Хабарову. Я привыкла делить людей на чужих и своих. Хабаров — чужой. Он так много сделал… но мне тяжело выразить ему свою благодарность. Просто… сложно. Отчасти потому, что приходится признать, что меня спас никто иной, как Хабаров, великий блядун и покоритель абсолютно всех женских сердец, к которому я относилась с таким высокомерием… Я то была не как все. Я устояла перед его чарами, чего бы мне это не стоило. Точнее, когда то смогла устоять. Теперь — нет. А он нас спас…
— У меня машины нет, — робко возразила я.
— Папину возьми. Он как раз вчера колесо прикрутил, чтобы за лекарствами ехать.
Папа год, как вышел на пенсию, и разбирать и собирать машину его любимейшее занятие. И меня вовсе не радует, что вот именно сегодня машина стоит целая. А мама аккуратно, чтобы не задеть пирог, обворачивает форму полотенцем — чтобы не я обожглась и не остыло раньше сроку.
— Ну, что встала? Полотенце в машине оставь, а то не солидно дарить в нем.
И пирог мне в руки сунула. Греет, через полотенце, пахнет умопомрачительно.
— Мам…
— Никаких мам, — жёстко сказала она, вдруг напомнив мне, что она дочь бабули, и когда нужно может быть такой же жёсткой. — Взяла и пошла. Яш, ключи от машины ей дай! И не забывай… нужно уметь принимать помощь, и благодарить за неё, какой бы ты не была гордой.
В замкнутом пространстве машины пирог паз вовсе невыносимо. И вызывал отнюдь не аппетит, а скорее — злость. Я злилась на себя, на маму, на Хабарова, на хренов пирог, на дурацкую ситуацию. Еду, солнце глаза слепит, папину старую машинку подкидывает на каждой кочке, а все встречные мужики руку поднимают, приветствуют, думают — отец. Я грущу. Еду, потом снова грущу. Ещё немного репетирую, самую малость. Можно например пирог подкинуть и сбежать. Можно вручить пирог, как великую милость богов. Можно наступить себе на горло и сказать спасибо…
— Люба, ты слабачка, — сказала я сама себе и чихнула от пыли, которая сразу же забилась в дырявую папину машину. — Просто представь.
Я притормозила и приткнулась к обочине — отчего бы не потянуть время? Откинулась назад на сиденье, ноги задрала, как руль позволил, и закрыла глаза. И представила себе. Что если… Если бы Хабарову было бы все равно? Вот приехала к нему моя маленькая девочка на велосипеде, который не забыть бы забрать, приехала, а ему все равно. И он просто отвёз бы и отдал её отцу. Маришки родному отцу. А почему бы нет? Как сказал Жорик… он же папа.
И тогда то вот… жопа бы настала, круглая такая, здоровая. Лёшка, который когда-то самым родным казался, просто увёз бы мою дочку. Нет, я не верю в то, что она ему нужна, но он же упорно верит в то, что с меня денег можно вытянуть, и тянул бы, до победного, а я бы словно белка в колесе крутилась бы и занимала у всех. Нет, нужно держать свою девочку крепко и никому не позволять её обидеть.
Представила, подумала, поехала. То, что его временный дом обжила жена, я уже в курсе. Кумушки доносили, хотела я это слышать или нет. Жена пока никуда не делась. Поэтому я поехала сразу к дому на озеро, там по крайней мере народу нет, а общественность я теперь не очень жалую. Ворота стоят нараспашку, народу и правда, никого, даже рабочих нет. Хотя выходные вроде как, кончились, одной мне на работу не нужно — временно отстранили. Въехала — велик дочки стоит прислоненный у стенке. Жара и пирогом пахнет невыносимо.
Дверь машины скрипнув открылась, иногда она заедала и приходилось открывать с пинка. Вышла, пирог свой прихватила, стою. К счастью, стучаться и кричать не пришлось, барин вышел на крыльцо собственной персоной. Руки в чем-то белом, плечи припорошены строительной пылью, зато топлес, я помимо своей воли немного залипла.
— Привет, — меланхолично протянул он и руки вытер воняющей химией краской. — От чего тебя спасать сейчас?
— Не от чего, — сглотнула я, вспомнив вдруг, какая гладкая его кожа, коснешься языком, чуть солоновата на вкус.
— А это чего у тебя?