— Тогда нейрохирург сказал то же самое про свою работу и ракетостроение.

В 1998 году мне сделали таламотомию, целью которой было разрушить определенные клетки в таламусе — отделе мозга, контролирующем непроизвольные движения. Доктор Брюс Кук, нейрохирург, просверлил у меня в черепе отверстие и вставил туда специальную нить, которая через весь мозг прошла к цели. Он объяснил, почему в старом сравнении между космонавтами и нейрохирургами нейрохирурги одерживают верх: у них нет права на ошибку. «Мы же все видели „Аполлон-13“, — сказал он. — Если что-то идет не так, всегда можно использовать пластиковые пакеты, картон и скотч. А нейрохирургу остается только искать хорошего, но не очень честного адвоката».

Доктор Теодор предлагает собственное сравнение:

— Если бы я оперировал головной мозг, то мог бы проверить, как он работает. Со спинным мозгом такой возможности нет. Мы не можем действовать тем же путем. Вместо этого мы используем МРТ как карту. Я собираюсь построить по снимкам трехмерную модель вашего позвоночника, чтобы определить точное местоположение опухоли.

— Так вы не будете надрезать сам позвоночник? — спрашивает Трейси.

— Хороший вопрос. Да, но мы начнем с надреза на мембране вокруг него, которая называется dura mater, твердая мозговая оболочка. Это белая волокнистая оболочка, напоминающая Gore-tex, под которой течет спинномозговая жидкость. Жидкость действует как буфер для вашего головного и спинного мозга. Далее мы сделаем линейный надрез на внешней оболочке позвоночника, обнажив нер-вы, идущие вниз и вверх. И раздвинем их, очень осторожно, как занавеску из нитей.

Ладно, теперь мне действительно страшно. Кто-то будет раздвигать мои нервы, словно штору? И я позволю сделать это с собой? У меня начинает кружиться голова, но я не хочу, чтобы Трейси и доктор Теодор заметили, что мне не по себе. Я перевожу взгляд на стандартный набор дипломов, развешанных на стене за рабочим столом. Медицинская школа, Джорджтаун. Интернатура: Военно-морской госпиталь в Бетесде, Институт неврологии Барроу. Ординатура: отделение неврологии, Национальный институт здоровья. Тунеядец!

Доктор Теодор снова завладевает моим вниманием, возвращаясь к описанию операции.

— Мы осторожно раздвигаем нервы, пока не отыщем опухоль. Когда мы доберемся до нее и рассмотрим под микроскопом, то будем знать ее размер и особенности. Далее мы определимся, насколько крепко она сидит, и поймем, что там с жидкостью. Когда я буду доволен собранной информацией, то начну осторожно отделять опухоль. Миллиметр за миллиметром я буду отрезать ее от вашего позвоночника.

Трейси отрывает взгляд от блокнота. Впечатлительная, сообразительная, ранее склонная к ипохондрии моя жена — настоящий знаток в разных медицинских вопросах. Ей отлично удается добраться до сути:

— Я поняла цель и представляю себе процесс. Но если говорить прямо, то какой результат будет считаться успешным?

— Успехом будет то, что опухоль не станет прогрессировать, — отвечает доктор Теодор.

Он говорит уверенно и откровенно. Встречается взглядом со мной и заверяет:

— Я полностью убежден, что смогу вам помочь. Но вы должны понимать, что мы не восстановим то, что уже утрачено — это невозможно. Серьезные проблемы с равновесием останутся, равно как и судороги в конечностях, и онемение ног. После операции — и не по вине опухоли как таковой — ходить вам некоторое время будет не легче, а может быть, даже трудней.

Звучит как полное дерьмо. Может, ну его к черту?

— А что будет, если я решу не рисковать и не делать операцию?

— Вам станет хуже. Без операции практически наверняка. По моему опыту — с учетом ваших симптомов и снимков, — очень скоро вы вообще не сможете ходить.

Трейси берет меня за руку.

— Я понимаю, что это непростое решение, — признает доктор Теодор. — Путь будет трудным. В течение нескольких недель или месяцев после операции вы в полной мере ощутите реакцию организма на столь серьезное вмешательство. Но постепенно вам станет лучше, а боль и дискомфорт ослабнут.

Он делает паузу.