В комнатке без окон, расположенной тремя этажами ниже уровня земли, с четырьмя живыми и двумя мертвецами, на мгновение воцарилась такая тишина, что Этан вроде бы услышал, как высоко над головой дождь хлещет по земле.
Первым заговорил Шевелюра:
— Вы хотите сказать, что отдали Уистлера кому-то еще?
Толедано решительно покачал головой:
— Никогда. Такого со мной не случалось ни разу за все четырнадцать лет, которые я здесь работаю. Я не новичок.
Широкая дверь позволяла беспрепятственно вывозить труп на каталке из теплицы в гараж машин «Скорой помощи». Она запиралась на два накладных замка. Оба кто-то открыл.
— Я оставил дверь запертой, — твердил Толедано. — Она всегда заперта на оба замка,
— Да кому захочется красть труп? — спросил Шевелюра.
— Если какому-то извращенцу и захочется, у него не получится, — Вин Толедано распахнул дверь в га-
раж, чтобы продемонстрировать, что замочных скважин на наружной стороне нет. — Два накладных замка. Ключей к ним нет. Открыть замки можно только из этой комнаты.
От волнения голос Толедано задрожал. Этану не составило труда понять его состояние: Толедано имел все основания предполагать, что работать на этом месте ему осталось недолго.
— Может, он не умер, — предположил Рамирес. — Вы понимаете, сам ушел отсюда.
— Да он был мертвее мертвого, — ответил Толедано. — Абсолютный труп.
Рамирес пожал плечами, улыбнулся коальей улыбкой.
— Ошибки случаются.
— Только не в этой больнице, — ответил Толедано. — С тех пор, как пятнадцать лет назад одна старушка пролежала здесь час, признанная умершей, а потом села и начала орать.
— Слушай, а ведь я это помню! — воскликнул Шевелюра. — У одной монахини еще случился инфаркт.
— Инфаркт случился у моего предшественника, и все потому, что какая-то монахиня запилила его.
Нагнувшись, Этан достал из-под каталки, на которой лежало тело Данни, пластиковый мешок. С тесемками, к одной из которых привязали бирку. На ней значилось: «ДУНКАН ЮДЖИН УИСТЛЕР», а также дата рождения и индивидуальный номер, выданный службой социального страхования.
— В этом мешке лежала одежда, в которой его доставили в больницу, — в голосе Толедано отчетливо слышались панические нотки.