Михаил Аргир почувствовал бурчание в животе. Ему, привыкшему к столам, ломившимся от яств, или же к простой, но обильной солдатской пище, вчерашний и сегодняшний невольный пост казался едва ли не личным оскорблением, попранием святого. «Они заставляют меня, будто зверя лесного, искать ягоды и коренья. Что ж, когда я стану правителем Херсонеса, я покажу им, что такое голод! Они будут драться между собой за ремни от сандалий, желая хоть чем-нибудь набить желудок». Он вдруг поймал себя на мысли, что очень живо представляет, как станет архонтом Херсонеса вместо наглого выскочки Гавраса. «С чего бы это вдруг? Сидел бы в своей Халдии, так нет же!» Михаил Аргир не слишком затруднял себя обдумыванием того, что архонт Херсонеса не по своей воле перебрался из Трапезунта за море. Куда больше его волновало другое. Гаврасы устроили охоту на него! На него, потомка императора, избранника Господа…

Словно бы в подтверждение мыслей знатного ромея, всего в нескольких шагах перед ним открылось место, точно созданное природой и Всевышним для того, чтобы служить укрытием беглецам. Хотя, почему беглецам? Для него, для него одного!

Весной, когда плескавший поблизости ручей превращался в бурный поток, вода, год за годом срываясь с выступа, продолбила в местном известняке довольно узкое длинное русло, пересыхающее в летнюю пору. Снаружи оно было прикрыто густой зеленью, и лишь стоя рядом, можно было увидеть укрытый в тени кустарников проем. «Здесь им меня не найти, — довольно улыбнулся Михаил Аргир. — Господь в неизреченной милости своей указал мне верный путь!» Спустя несколько мгновений он уже удобно устроился в расселине и сквозь покрытые густой пыльной зеленью ветви ольшаника начал разглядывать видневшиеся вдали предместья Херсонеса и дорогу, по которой к городу тянулись груженые возы с провиантом.

«Когда херсонитам надоест обнюхивать каждый валун и копаться в ежином дерьме, они непременно пройдут эти путем», — констатировал он. Михаилу представилось, как его преследователи роют носом землю, пытаясь угадать, куда и когда он направился. Сейчас он чувствовал, что перехитрил врага, и это ощущение доставляло ловкому воину истинное удовольствие.

Чтобы не маяться от безделья, а заодно отвлечься от негодующих завываний желудка, Михаил Аргир стал внимательно разглядывать маячившую вдалеке крепость, прикидывая, между прочим, где лучше установить баллисты, чтобы сокрушить протехизму,[41] и как лучше вести штурмовые отряды, дабы прорваться за внутренние стены.

Он уже обдумывал, как использовать возможность подойти к городу с моря, когда вдруг на тропке, идущей вниз с горы к основной дороге, появилась знакомая фигура давешнего монаха. «О! — под нос себе пробормотал Михаил Аргир. — Все даже лучше, чем я мог себе представить, ибо сказано Господом: „Мне отмщенье, и аз воздам!“»

В несколько движений примотав поводья к свисавшим над прогалиной ветвям, он быстро, но осторожно начал спускаться вниз, стараясь не потерять из виду «старого приятеля».

Тот шел не останавливаясь, размышляя о превратностях судьбы и нелепом поведении мирян. «Подумать только, назвать моего доблестного спасителя разбойником и послать на его поимку такой отряд, будто он — целое войско! Хорошо еще, что этому славному воину удалось уйти! Ну надо же…»

Что предполагалось после этих слов, он подумать не успел, ибо вдруг кусты у дороги раздвинулись, две тяжелые руки опустились ему на плечи и выдернули с тропы легко, как сам бы он сорвал ягоду лесной земляники. «О-о-о!» — попытался было вскрикнуть монах, но та же твердая, словно винодельческий пресс, рука с размаху опустилась ему на лицо, закрывая рот, а заодно и нос.

— М-м… — попытался что-то сказать богомаз и тут же услышал возле уха шепот:

— Тихо, не гневи меня, иначе я сверну тебе шею.

Монах порывисто затряс головой, вращая глазами, всем своим несчастным видом пытаясь дать понять, что готов молчать, не моргать и дышать через раз, лишь бы оставить все как есть, не утруждая шейные позвонки излишней нагрузкой.

— Ты узнаешь меня? — поворачивая собеседника к себе, проговорил Михаил Аргир.

Его пленник молча кивнул.

— Значит, и я не обознался. Скажи, Божий человек, разве вчера я не спас твою никчемную жизнь от разбойников?

Монах все так же безмолвно кивнул.

— Так что ж ты, ишачий помет, решил погубить мою?

Торговец образками лихорадочно замотал головой.

— Да что вы, как же ж?..

— Не лги мне! — Хищная усмешка сошла с губ ромея и, точно пытаясь унять нелепое дерганье головы собеседника, он ухватил его за горло, чуть сдавливая для пущей убедительности. Глаза монаха выкатились, и он захрипел.