— Я желал бы посоветоваться с вами, благочестивейший и мудрейший брат Сугерий, ибо во всем французском королевстве не сыскать человека столь же сведущего в делах как Божьих, так и человеческих.

— Я слушаю вас, почтеннейший брат, — пропуская лестные слова мимо ушей, кивнул аббат Сен-Дени.

— Могу ли я просить, чтобы сказанное здесь оставалось тайной между нами?

— Я обещаю вам это, конечно, если сказанное не будет хулой на Господа или же злоумышлением против короля и Франции.

— О нет, совсем наоборот. — Бернар вздохнул. — Я с прискорбием гляжу на то, что творится в нашей церкви. Видя, как высшие иерархи ее, точно пьяные лавочники на ярмарке, дерутся между собой за власть, за кусок земли, за презренное злато, разве можно говорить всерьез о божественной сути деяния, которому посвящены наши жизни?

— Это ересь, брат Бернар.

— О нет, нет, что вы. Я лишь говорю о том, о чем рек Спаситель, объявляя, что Богу — богово, а кесарю — кесарево. Но Бог здесь назван первым, ибо он превыше любого кесаря. Да и мне ли говорить вам об этом, ведь Людовик, король Франции, является вассалом Господа за графство Вексенн, полученное им через вас от небесного заступника, святого Мартина.

— Да, это так.

— Нынче Франция, и только она, может стать истинным домом и оплотом для слуг Божьих. Мы должны восстановить чистоту веры, смыть грязь с блистающих одежд нашей церкви, выкорчевать скверну, невзирая на сан и лица, ибо фарисеи нынче угнездились в доме Божьем. И как Иисус изгнал торгующих из храма, так и мы в меру наших малых сил не должны знать покоя и отдыха, очищая святыню от мирских соблазнов.

Сугерий со скрытым раздражением глядел на пылко декламирующего гостя. Он представлял, как Франция наполняется такими же вот страстными проповедниками, за каждым из которых маячат воины с обнаженными мечами, готовые умертвить всякого, кто ими будет признан скверной, достойной корчевания. Ему довелось слышать, что сей яростный в своей проповеди аббат уже собрал отряд рыцарей и отправил их в Святую землю с подозрительной целью объединить вокруг себя как можно больше умелых и стойких воинов, преданных уставу, написанному для них самим аббатом Бернаром. Для чего воину духа собирать вокруг себя этакую армию мирян? Все это очень подозрительно.

— Мне весьма близка и понятна ваша забота о благе Франции, брат мой, — начал аббат Сугерий. — Однако то, о чем вы говорите, чрезмерно и преждевременно. На данный момент, покуда королевство утопает в войнах, мы не можем позволить себе погрязнуть в той, несомненно, весьма нужной, но, увы, бесконечно долгой борьбе, к которой призываете вы. Однако есть множество насущных дел, которыми надлежит заняться безотлагательно, и я был бы очень рад обрести здесь столь полезного и достойного соратника, как вы.

— Что же это за дела? — обескураженный непониманием первоочередной задачи, выдавил Бернар Клервоский.

— Ну вот, скажем, род герцогов Нормандских, захвативший власть в Англии и ныне доставляющий немало хлопот христианнейшему королю. Не станете же вы, как мне думается, возражать, что се — род нечестивцев.

— Исключая, конечно, герцога Роберта.

— Да, несомненно, герцог Роберт был славнейшим из рыцарей, отвоевавших для христианского мира Гроб Господень. Однако ныне он томится в плену у младшего брата, как сказывают, ослеплен, и возможно, увы, пребывает не в своем уме.

— Если вспомнить, что только ради округления своих охотничьих владений Нью-Форест Вильгельм Завоеватель сравнял с землей тринадцать церквей, стоит ли удивляться, что Господь покарал и самого его, и род, от него идущий.

— Да, — вздохнул аббат Сугерий, — два сына Вильгельма Нормандского погибли именно в этом лесу. Однако младший из сыновей, превзошедший своими преступлениями даже отца, жив, здравствует и правит.

— Я слышал намедни, Господь покарал его, лишив сына и престолонаследника.

— Действительно так, — подтвердил аббат Сугерий. — И мне представляется, что происшествие то — недвусмысленный знак, чтобы сокрушить престол нечестивца и передать его принцу верному и достойному.

— Верному? — переспросил Бернар Клервоский. — Кому?