— Король Роже… — Фитц-Алан замялся.
— Ну что там? Говори уж, коли начал.
— Король Роже Сицилийский высадился в Нормандии. Его корабли снуют в Английском проливе, точно сельди. Как нынче сообщили, Роже Сицилийский ведет переговоры с Людовиком Толстым.
Генрих Боклерк с усилием поднял веки и безучастно уставился на секретаря. На какой-то миг Фитц-Алану показалось, что он разговаривает с мертвецом. В эту секунду он бы дорого дал за то, чтоб его государь вновь заорал, вскочил, бросил в него первое, что подвернулось бы под руку. Но король сидел неподвижно и глядел, будто бы сквозь него.
В тишине, повисшей в зале, Фитц-Алан слышал, как отстукивает мгновения жизни его сердце. Он чувствовал, как оно колотит в грудную клетку, и понимал, что оно, быть может, торопится отмерить его последний час.
— О чем?.. — едва шевеля губами, проговорил Генрих Боклерк.
— Роже Сицилийский, — с неохотой вновь заговорил секретарь, — урожденный Роже д’Отвилль, как и многие из его соратников, по сути, нормандец.
— Я знаю, — все так же почти шепотом процедил король.
— Он предложил королю Франции сделку. Людовик Толстый признает Роже герцогом Нормандии, тот приносит оммаж[78] и в тот же день уступает герцогство королю за сто двадцать тысяч турских ливров серебром.
— Отвилль… — тихо проговорил король Англии, и в его устах это имя прозвучало куда мрачнее, нежели самое грязное ругательство. — И все из-за какого-то лекаришки… — Он замолчал, в упор глядя на ждущего распоряжений Фитц-Алана.
Тот стоял, не смея проронить ни слова и с душевной скорбью понимая, каково сейчас его королю. Он понимал, что подмоги из Нормандии ждать не приходится. Что-то подсказало ему умолчать о том, что неустрашимый граф де Лоран осажден в замке Фекана, и что, возможно, за время, пока гонец окольными тропами добирался до Британии, а затем и до кочующего по ее просторам короля, крепость уже могла пасть. В конечном итоге, что это меняло? Ждать помощи было неоткуда. И его король, храбрый, мудрый король это понимал. Не мог не понимать.
— Фитц-Алан, — Генрих Боклерк наконец прервал молчание, — если Господь будет милостив, я приду в Нормандию во главе войска и заставлю сицилийского выскочку сожрать его собственные кишки. А заодно с ним и толстяка Луи. Пока же забудь, что я тебе говорил, ничего уже не надо писать. Передай командирам отрядов, что мы выступаем немедля.
— Но, мой государь, — глаза секретаря расширились, — но вы, как же вы?
— Не городи чушь, песий выродок! Ты что же, не уразумел? Мы выступаем! — оборвал его король.
— Я повинуюсь, мой господин. Но… куда?
— О Господи! — удерживаясь за стол рукой, чтоб не упасть, процедил король. — Зачем ты послал мне этого юродивого? Мы выступаем против моего нечестивого ублюдочного племянника Стефана Блуаского, что же тут непонятного?
— Но русы, свеи…
— Если они имеют толику думательного вещества между ушей, то пойдут за нами следом. К несчастью, свеи хорошо знают дороги Британии, а потому нам следует не просто спешить, а лететь, как птица.
— Быть может, следует начать переговоры с русами…
— Фитц-Алан, Господь велик, и быть может, кто-нибудь из твоих потомков тоже станет королем. Вот и оставь ему свои поучения. Нынче мы должны разгромить Стефана. И если после этого я буду все еще жив, верю, что Господь дарует мне силы придумать, как поступить дальше.