(308) Это литература, а не пирожки. — Ближе к центру романа в Немцеве просыпается памфлетист и обличитель. И. А. Панкеев первым установил, что сцены, в которых Ноликов и Петёк посещают некое литературное объединение, — своеобычно искажённые восприятием Немцева занятия творческой студии А. С. Дежурова, на которую он стал ходить осенью 2017 года. Не имея материала для продолжения романа, Немцев берёт его из своей биографии — чем и объясняется рыхлость и невыразительность этих сцен (подобная желеобразность прослеживается и в других его романах — «Русский бунт» и «Вздох на заказ»).
(317) Козявка размером с Астрахань. — Очередное доказательство того, что Немцев как сатирик исключительно слаб. Е. Давыдов, по прочтении этой главы, писал: «Слушай, ну по-моему, так себе; и трёп этот о сущности России совершенно ни к чему»[22]. Мы со своей стороны заметим, что сравнение козявки с Астраханью довольно неудачно: Астрахань безумно красивый город и к тому же совсем небольшой. Комментатор (Н. Н. Огородов) родился в нём — и таковым фактом может только гордиться.
(320) Но ни листьев, ни тропы, ни деревьев — Ноликов уже не наблюдал. — В черновой редакции восемнадцатой главы, вслед за цепочкой «ни — ни — ни» — следовал буквальный повтор, но уже с «и — и — и». Мало того что это имплицитный намёк на Нагорную проповедь («но да будет слово ваше: „да, да“, „нет, нет“ [NB: в Елизаветинской Библии „ей-ей“ и „ни-ни“ — Н.О.]; а что сверх этого, то от лукавого»[23]), здесь явно прослеживается любимая идея Немцева о нераздельности противоречий. Ноликов — и видит, и не видит. Напрашивается вывод, что назван роман «Ни ума, ни фантазии» — с известной долей кокетства.
В одном из писем Немцева читаем: «Добро — зло, читатель — автор, Бог — Дьявол, менты — преступники… что-то одно обособляет себя от чего-то другого — и только затем, чтобы как-то себя назвать»[24]. Правда, как и всё удачное у Немцева, — мысль это не своя, а заимствованная; в данном случае у английского мистика и геометра Уильяма Блейка.
(325) По Финскому заливу. — Один из немногочисленных намёков на ненаписанный историософский роман о Маннергейме (см. подробнее «Ненаписанный шедевр», Н. Н. Огородов). Роман писался трижды (если не считать юношеского черновика, где место Маннергейма занимал Агасфер) — все три раза совместно с Комментатором (Н. Н. Огородовым), и все три раза (по вздорному характеру Немцева) роман сжигался в алюминиевой кружке. Но это не всё. После уничтожения последней редакции Немцев порвал всякие отношения с Комментатором (Н. Н. Огородовым), мотивировав это так: «В процессе вдумывания — видится мне — ты дошёл уже до полноценного отказа от мозга. Поздравляю! Но я предпочитаю другие пути для прогулки мысли. Адьё»[25]. (Отметим, что французского Немцев не знал.)
(335) Вариаций Антонио не слышали, наверно? — В. В. Велемирова в своей работе, посвящённой влиянию немецких романтиков на творчество Немцева (именно она первая предложила термин «метаромантизм»), делает исключительно меткое замечание: «Проза Немцева выстроена по принципу музыкальных вариаций: он возвращается к двум-трём темам, постоянно модулируя их звучание»[26]. От себя добавим, что связано это не с музыкальными способностями Немцева (по воспоминаниям современников, играл на гитаре он исключительно плохо), а — до известной степени — с отсутствием жизненного опыта. Отсюда возвращение к одним и тем же темам и неспособность, например, взяться за тему Гражданской войны в Финляндии.
(343) Разбитую кружку дважды не клеят. — Можно со всей уверенностью сказать, что здесь особенно ярко проявляется ключевая особенность психологии творчества Немцева. Довольно часто, обидев человека, Немцев пишет как бы от его лица (не пытаясь, впрочем, наладить отношений в реальности). В данном случае, по всей вероятности, таким образом проявлена реакция на разрыв с Комментатором (Н. Н. Огородовым). В дневнике Немцева читаем: «Когда человек — во всей своей многосложности — выходит из твоей жизни, он оставляет за собой всего лишь точку. И что лучше? Бесконечно договаривать или бесконечно упрощать?»[27]. От себя заметим, что Немцев крайне редко отзывался тепло о своём окружении (см. комментарий к 365).
(350) На самом деле, Жуковский. — Эпиграф к 23-й главе носит игровой характер. Дело в том, что в 1837 году Жуковский атрибутировал своё стихотворение как пушкинское (дав ему название «Стихи, сочинённые во время бессонницы»). В 1930-е подлог раскрыт Б. В. Томашевским, хотя в некоторых изданиях стихотворение всё ещё значится за авторством Пушкина. Современная наука имеет основания полагать, что последняя строчка — «тёмный твой язык учу» — всё-таки принадлежит перу Пушкина[28].
(352) Пятый акт был написан только чтобы не огорчать пальцы. — Характерный пример самооправдания в творчестве: Немцев, очевидно, сознаёт, что во второй половине романа говорить ему уже нечего, — однако он продолжает судорожно договаривать. Бунт против сторонников формализма? Возможно, — но не доказано. (См. комментарий к 264.)
(365) Выглядел он как огромный сморщенный и недовольный жизнью сигаретный бычок. — Заметим, что такими словами Немцев отзывается о Петьке́, чьим прототипом, несомненно, был ближайший друг и впоследствии биограф Немцева — Д. М. Албац. Даже Г. И. Шестопалов — знаменитый кардиохирург — в главе-прологе выведен как недалёкий и приземлённый персонаж.
(367) Хороший фашист. — Провокационый экфрасис названия 26-й главы несёт в себе отпечаток общения Немцева с анархистскими группировками.
(375) Раздался голос Летова. / — Не надо. Пожалуйста. — Возникает весьма непраздный вопрос: почему Ноликов, у которого на футболке «Гражданская Оборона», просит выключить Летова? Высказывались предположения, что здесь должно было быть: «голос Самойлова». Вероятно, это именно так, хотя у нас нет никаких оснований так утверждать.
В главе представлены отрывки из трёх англоязычных песен. В порядке их следования: Arthur Lee — «Somebody’s watching you», Bob Dylan — «Stuck Inside The Mobile With The Memphis Blues Again», Doors — «Hello, I Love You». На 386-й (Мне стало жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса) цитируется песня Вени Д’ркина (Алексея Литвинова) — «Случай в Сибири». В остальном пространстве романа мы не обнаружили ни одной цитаты.
(382) Пока люди рассказывают истории — они живут. — Эту фразу можно было бы модифицировать в более явственный рупор идей Немцева: «Люди живы — пока придумывают» (находим в дневниках). Также эта запись проясняет, зачем в главе цитируется песня «Вечная весна в одиночной камере». По Немцеву, одиночество онтологично. Однако мы должны помнить, что Немцев мыслитель увлечённый, но неглубокий.
(401) И одним махом весело шагает куда-то за горизонт. — Сцена самоубийства Нади вызвала среди исследователей немало споров. К сожалению, даже Д. М. Албац не смог установить биографичность этой сцены. Немцев признавал как её списанность, так и её выдуманность.
(421) — А про то, что у неё рак — знаешь? / — Знаю. / — Очень своеобразный и трогательный отклик на разрыв с Комментатором (Н. Н. Огородовым). Правда, Немцев так шифрует этот душевный отклик и контаминирует выдумку с реальностью, что начинает казаться, будто он действительно любил девушку, больную раком.
(426) Я уже умер? — Сцена шахматной партии с Чемодановым — однозначно позаимствована из фильма Бергмана «Земляничная поляна».
(441) Но человеку с глазами могло показаться, что он улыбается. — Комментатор (Н. Н. Огородов) имел однажды случай посетить с Немцевым музей восковых фигур. Он — Немцев — обладал таким задиристым и заразительного свойства смехом, что мы — Огородов — даже теперь готовы его простить. В конце концов, пусть в «Ни ума, ни фантазии» больше нет Маннергейма, зато в романе есть и ум, и фантазия.
(445) Сам он в это время был уверен в собственной сочинённости. — Решение присовокупить к роману комментарий за собственным авторством — это, безусловно, забавное решение, но маловразумительное. Если даже забыть про то, что Немцев перевирает все факты, — его комментарий не несёт в себе никакой художественной ценности.
По всей очевидности, Немцев считал, что, откомментировав сам себя, он как бы утвердится в реальности. Мы можем пособолезновать ему, хотя и не в полной мере, — ведь, в отличие от Немцева, автор этих строк счастлив быть уверенным в собственном существовании.