Марисса сказала, что эти люди переехали к нам, в дом в конце улицы. Знаешь, что я тебе скажу, не желаю я, чтобы они тут жили рядом с нами…

В некоторых звучало приятное воспоминание о том хорошем, что дает жизнь.

И с любовью к своим детям поэт Майкл Хоторн стал говорить о нашей собственной любви.

Как много их было, прозябающих в холоде и темноте, жаждущих власти любой ценой.

Пусть лучше здесь будет радиоактивная пустыня, чем я позволю кому-нибудь из этих мерзавцев обвести меня вокруг пальца, пока я нахожусь на этом посту…

Ситуация с аборигенами под контролем. Администрация колоний создает в приграничных районах рабочие лагеря, где будет осуществлено окончательное решение вопроса…

Однако огромное большинство голосов были мелкими лоскутками жизни, ошметками, которым он завидовал, так как у них было нечто, чего он сам уже никогда не сможет иметь.

Язык не имел значения, он равно понимал всех. Однако сконцентрироваться на чем-то одном было трудно, особенно когда ему хотелось послушать повнимательнее. Легче было бы противостоять приливу на каком-нибудь скалистом берегу в шторм.

Разрушая кокон голосов, заговорил Фило:

— Капитан! Приближается шторм. Вон, впереди.

Взгляд Голландца метнулся вперед и остановился, наткнувшись на кошмар, чудище, которого только что не было тут. Чудище, наполнявшее его страхом всякий раз, когда оно возвращалось к жизни.

— Мальстрем… — прошептал он.

Каждый раз он молился, чтоб никогда не видеть его снова, всегда зная, что молитвы напрасны.

Сначала он был лишь песчинкой вдали, но быстро рос, став размером с кулак за считанные мгновения. Голландец тяжко вздохнул. Ему не нужно было присматриваться, чтобы понять, как он выглядит. Забыть эту сатанинскую величавость невозможно. Мальстрем был воплощением Порядка и Хаоса, громадной воронкой, которая могла заглотить «Отчаяние» так же легко, как сам капитан единственную капельку воды. Их бесконечное плавание было ничем по сравнению с агонией падения в Мальстрем. Он выживет — так случалось всегда, — но цена непомерно огромна. И, что еще хуже, всякий раз после этого Голландец оказывался в некоем месте, которое и было и не было его домом.

Раз за разом он причаливал в новом варианте своего мира, мира в умирающей вселенной.

Паника и протест нарастали. А «Отчаяние» с неумолимой медлительностью устремлялся в самое сердце разверзшейся бездны, не оставляя никаких сомнений в том, что последует дальше. Пусть бездна изломает его так же, как и капитана, корабль все равно поплывет в Мальстрем — и сквозь него. Он понесет Голландца, Фило и себя самого в мир бреда и боли, в места, где голоса покажутся отдыхом.

Теперь уже дул настоящий ветер, ветер, пытающийся загнать их в приближающийся черно-алый хаос. Голландца швырнуло вперед, и он, обутый в высокие тяжелые сапоги, натолкнулся на поручень. Палуба внизу стонала, как от боли.

Во вкусе ветра появилась холодная горькая острота. Капитан поднял воротник повыше, почти до самых полей шляпы, оставляя лишь узкую щель для глаз.

Паруса с хлопаньем мотались туда-сюда. Голландец подумал, не отдать ли какой-нибудь приказ, чисто формально, но мореходные навыки, которыми он в свое время владел, и владел основательно, давным-давно забылись, стерлись без употребления. Капитаном он был только по рангу.

Мальстрем придвинулся ближе, заполняя теперь почти весь горизонт. Материя внутри него кружилась и кружилась, пенясь морем огня, которое непрестанно вливалось в око чудовища. Какие-то осколки летели мимо корабля, их засасывало в Мальстрем. Корабль впервые замедлил свой бег, как будто теперь, когда это необъятное неистовство оказалось так близко, почувствовал нежелание. Однако от взятого курса не отказался.