— Какой точке?

— Скажем, я верю во все, что было до казни Христа. А вот дальше ничего не получается. Не верится в последующие чудеса. В воскресение Христа. В его возвращение к апостолам. Ничего не выходит.

— То есть ваша вера останавливается на распятии?

— Вот-вот, на распятии.

Молчание.

— Вы ведь родились в многодетной семье?

— Семь братьев и сестер. В Эльзасе. Мы это уже обсуждали: у меня было счастливое детство.

— Но ваш отец всегда отдавал предпочтение младшим?

— Доктор, это меня нисколько не задевало. Я был старшим. Понимал отцовские чувства. К тому же я рано уверовал. Вера заполнила мою жизнь. Из-за нее я очень рано уехал из дома.

Антуан Феро никак не прокомментировал сказанное. Священник причмокнул губами. У него наверняка пересохло в горле. Жанне хорошо знакомо это ощущение. Когда говоришь лежа на кушетке, во рту не остается слюны, а к голове приливает кровь.

— Вера, которая останавливается на распятии Христа, — повторил Феро.

— Ну и что?

— Вы ведь помните последние слова Иисуса?

Снова молчание. Затем голос священника покорно произнес: «Отче Мой! для чего Ты Меня оставил?»

Продолжая клевать белый рис из пиалы, Жанна улыбнулась. «Хорошая работа, Феро…» Она представила себе его кабинет. Блестящий паркет. Марокканский килим. Золотисто-коричневые тона. Книги на полках. Кресло рядом с кушеткой, спинкой к окну. Чуть подальше наискосок стоит стол.

Не все сеансы оказались интересными. Но они всегда были разными. Торопыги, вечно убегавшие раньше времени. Болтуны, из тех, что говорят не закрывая рта. Молчуны, из которых слово клещами не вытянешь. Рационалисты, все подвергающие анализу, старательно выстраивающие свои воспоминания и фантазии. Поэты, которых убаюкивают собственные слова и чувства. А еще те, что склонны к ностальгии и с упоением и грустью вспоминают прошлое. Упрямцы, приходившие скрепя сердце, каждый раз уверяя, что этот сеанс — последний.

Она слушала. Снова и снова.

— Я онанирую каждый раз, когда вспоминаю о ней, — звучал низкий голос. — А ведь в прошлом году я выставил ее как последнюю дрянь. И уже три года к ней не прикасался! Откуда это внезапное желание? Откуда это наваждение, ведь я больше знать ее не хотел?

— Ваше наслаждение связано не с самим актом онанизма, а с чувством вины, — отвечал Феро. — Онанируя, вы ласкаете не тело той женщины, а собственные угрызения совести. На самом деле вы любите свое злодеяние. Вы виновны, и вам это нравится. Это чувство и порождает наслаждение.

Жанна веселилась от души. Все эти разговоры психоаналитиков она знала наизусть. Два года кряду ее пичкали подобными ответами, всегда противоречивыми и туманными, но иногда попадавшими точно в цель. Во всяком случае, они побуждали к размышлениям, заставляли погружаться в собственные потемки, чтобы искать там новую истину.