Как обычно бывает при внезапной беде – публика в основной массе зачем-то прибежала и столпилась, хотя, как оказалось сразу, – без толку. Леха мигом вспомнил виденные им аварии, только в будущем все еще и снимали на мобилы, а так – те же бестолковые зеваки.

С мальчишки сдернули рубаху. Откуда-то взялась фляжка, из которой стали зачем-то поливать водой обнаженную грудь сопляка; спереди дырочка совсем была маленькой, но кровь из нее текла пугающе густо. К счастью, через публику продрались Семенов с Бендеберей, спрыгнувший с тендера паровоза Березкин заорал на толпу, чтоб делом занимались, а не пялились, командир отряда, словно проснувшись, рявкнул не хуже – и куча зевак мигом рассосалась. Большая часть кинулась продолжать выгрузку, хотя и не без опаски. Остались совсем немногие – командир с лейтенантом да пара матерых, которые тут же вытянули откуда-то из недр своих гимнастерок по индпакету, достаточно умело пришлепнули на пузырившиеся раны резиновые обертки чистой, внутренней стороной и потом принялись мотать поперек тщедушной мальчишеской груди ленты бинтов. Малец кашлял, звал маму и был, совершенно очевидно, напуган почти до беспамятства.

Злобный ефрейтор гудел что-то неразборчивое, но утешающе-убедительное, и надо заметить, что оба мужика бинтовали довольно уверенно – без шика, неторопливо, но надежно.

Опомнившийся командир смущенно зыркнул на подчиненных, торопливо разгладил усы и тут же велел делать носилки. Погнал подвернувшегося под руку Гнидо (у того, как заметил менеджер, на поясе был теперь вполне себе кожаный ремень, и даже с подсумком, а на плече тяжело висели две винтовки), чтобы заменил разведчика Стукалова в секрете и чтоб помянутый разведчик сюда бегом бежал. Переглянулся с лейтенантом – и Березкин тут же упорхнул в хвост состава, где гремели железом и что-то шумно сыпалось.

Простреленный навылет салабон стал совсем маленьким, словно шарик сдувшийся, дите дитем.

– Боляче… пече… – жалобно пролепетал раненый.

Он дрожал всем телом, как промокший щенок, и смотрел круглыми, молящими глазами.

«Прям лемур какой-то, а не человек», – подумалось Лехе. И чувствовал он себя при этом крайне неловко. Вроде как надо что-то делать, а что – неясно. В общем, это чувство у него тут часто возникало, только сейчас стало острее.

Тяжело топоча, прикатился Стукалов, с места в карьер кинулся осматривать пацана.

Одобрительно кивнул, оглядев повязку. Обругал того, кто тут зачем-то воду лил, спросил про кашель, хмуро кивнул.

– Ну что? – спросил комиссар.

– Профессора звать надо. Хирургия тут, – мрачно ответил разведчик.

– А ты не сможешь? – поинтересовался помрачневший командир отряда.

– Нет. Я ж только курсы красных лекпомов закончил, а тут послойно шить, да и легкое задето, пневмоторакс[168]. В лагерь его надо, – уверенно ответил Стукалов.

– Та-а-ак… Сам потащишь?

– Куда деваться. А, вот и носилки!

Леха словно проснулся и выдал, немного неожиданно даже для себя:

– На тот бок его класть надо. На раненый бок!

– С чего это? – удивились присутствовавшие.

– Нам врач говорил. Про Нельсона рассказывал; дескать, с раной в легкое нельзя на здоровый бок класть – дышать не сможет, давит это… сердце и кровища на единственное легкое, вот Нельсон и помер, – излишне торопливо доложил менеджер.