В это утро у берега Страны Халейгов спорили равные. Два корабля шли друг на друга сквозь дымившееся море, тяжко раскачиваясь, равно страшные и собственной яростной красотой, и угрюмым мужеством своих людей… Но старый Олав всё-таки обманул рулевого пёстрого корабля. Он первым увалился под ветер. Лодья кренилась – наветренный правый борт, обращённый к врагу, выкатывал из воды, заслоняя сидевших на скамьях.

С пёстрого корабля посыпалась ругань, а потом и стрелы. И самая первая засела в жёлтом щите, который держал в руках забияка Рагнар… Туго пришлось бы Олаву без того щита! Однако сам старик увидел в нём только помеху: молодой раб всё-таки лез ему под руку, ведь правило на корабле тоже помещается справа.

– Прочь! – рявкнул он сердито. – Не мешай!

И схватил за плечо – отшвырнуть. Но это оказалось не так-то легко.

– Сам не мешай, длинная твоя борода! – огрызнулся молодой раб. Мгновением раньше он ощутил свирепую боль в левом бедре и почувствовал, как по закоченевшей ноге потекла горячая кровь.

…И снова с чёрного корабля не отвечали до тех пор, пока не встали с пёстрым борт против борта. Тогда-то Эрлинг спустил тетиву – и его лучники разом встали из-за щитов, почти в упор бросив оперённую смерть. И взяли первую победу: на вражеском корабле повалилось несколько человек.

Тут среди Рунольвовых людей сыскался неразумный. А может, только что лишившийся побратима. Вскочив, этот воин раскрутил и метнул зубастый якорь, привязанный к длинной верёвке. Такими стягивают корабли для рукопашного боя. Или, если посчастливится, сдёргивают гребцов прямо со скамей.

Якорь со свистом пролетел и вцепился, и воина рвануло за борт. Друзья успели схватить его за прочные кожаные штаны. Но когда парня вытащили, он корчился в смертной муке, роняя розовые пузыри. В спине и в левом боку по самые перья сидели четыре стрелы…

И лишь державшему руль ничего не грозило. Хоть он и стоял во весь рост. И не прятался от стрелков. И хоть был это сам Рунольв Раудссон!

Его-то, Рунольва, разглядел высунувшийся из трюма Этельстан. Корабли уже почти разошлись, но голос или стрела ещё могли долететь. Этельстан мгновенно выскочил на палубный настил. Приложил ладони ко рту.

– Рунольв! – понеслось над морем. – Вспомни мою Гиту, Рунольв! Это я, Этельстан! Я здесь, и я до тебя доберусь!

Рунольв обернулся – на лице была издевательская усмешка. Надо думать, он с радостью повесил бы Этельстана на его же кишках. И надеялся так и поступить… Ещё миг, и англа спасла от смерти лишь ловкость. Он успел ничком броситься на палубу. Стрелы ударили в борт, в щиты, в мачту, возле которой он стоял… Этельстан приподнялся и упрямо, с ненавистью повторил:

– Я до тебя доберусь…

И нехорошие же были у него глаза!

Шторм тем временем и впрямь немного присмирел, корабль заливало меньше прежнего. Не было большой нужды вычерпывать трюм, и Этельстан отправился на корму. Туда, где на палубе у борта сидел Рагнар. Сидел и, закусив губы, щупал своё бедро и торчавшее из него серое древко. Рядом лежал жёлтый щит. Кто-то из лучников потянулся к щиту, придвинул его поближе и принялся выдёргивать стрелу за стрелой, пополняя колчан. У Рунольвовых людей были хорошие стрелы…

Этельстан подошёл к Рагнару и опустился подле него на колени.

– Убери-ка ты свои неуклюжие лапы, – сказал он и вытащил нож. – И лучше ложись, а то мне так не с руки.

Рагнар осторожно улегся на мокрую палубу.

– Лишнего там не срежь, вражье отродье, – сказал он. И добавил совсем другим голосом: – Давай, я не пошевелюсь.

Этельстан разрезал на нём штанину. Белое тело вокруг древка было ещё белее обычного, только в глубине зрела кровавая синева. Этельстан придавил ногу ладонью, крепко взял стрелу и медленно потянул. Стрела подалась сразу: наконечник был гладкий, как маленький нож, зазубренными здесь пользовались редко. Рагнар напрягся всем телом, но промолчал. Старый Олав равнодушно смотрел поверх их голов. Тоже невидаль, вытаскивают стрелу…