Хорошо, хоть Митька так вежливо кашлянул, и сумасшедшая блондинка с порозовевшими щеками отпустила меня.

Чтобы прервать возникшую неловкую — по крайней мере для себя и Митьки — ситуацию, я спросил.

— А отец твой, Захар, тоже придет?

— Нет, отец не придет. Его ранили вчера в плечо выродки. Лежит он. Лекаря вызвали, говорит, отравленная стрела была.

— Так с ним все нормально будет? — спросил я.

— Тебе уже какая разница? — ехидно сказала она. — Ты в великий поход собрался! Лекарь сказал, что нормально. Яд у них слабенький какой-то. Оклемается к завтрему.

— Ну и ладно. Ну и хорошо.

Мы опять помолчали.

И опять, как в какой-то пьесе, в дверь тихо постучали.

Кто же еще-то может прийти? Только если…

Тихо, как кот, на кухню вплыл сухонький, сгорбленный Старейшина. Впечатление он производил не лучшее, словно за ночь лет на пятьдесят — учитывая его реальный возраст — постарел. Даже взгляд, всегда живой, колючий потух, глаза затянулись пеленой.

— Вот что значит, потерять силу! — сказал он, медленно опустился на заботливо подвинутую Митькой табуретку, усмехнулся. — Так долго я по улице еще никогда за всю прошлую жизнь не шел!

Я не знал, что ему ответить. Да и что тут скажешь? Я теперь отчетливо понимал, что именно Камень Силы, который он мне передал, поддерживал его долгие триста лет, давал ему силу жить, питал непонятной магической энергией. И, как только он лишился этой силы, сразу заметно сдал.

— Мне нужно сказать тебе кое-что еще, Ник, — сказал он.

Полина и Митька не сговариваясь поднялись и вышли.

Дверь за ними притворилась, повисла тишина. Только за окном вдали кто-то так же продолжал звать то ли Полиграфа, то ли Поликарпа.

Старик смотрел в пол. Молчал.

Я подумал, что опять задремал — устал с дороги. Сейчас он напоминал даже не старика, а усохшую мумию. Только белоснежная борода оставалась самой живой у него.

— Ухожу я, Ник, — произнес он.

— Куда? — тупо спросил я, потом спохватился. Понятно же куда он собрался.