Раз!
Трубку наводят.
Надежду
брось.
Два!
Как раз
остановилась
не дрогнув
между
моих
мольбой обволокнутых глаз.
Хочется крикнуть медлительной бабе, –
Чего задаетесь?
Стоите Дантесом.
Скорей
скорей просверлите сквозь кабель
пулей
любого яда и веса.
Страшнее пуль
оттуда
сюда вот
кухаркой оброненное между зевот
проглоченным кроликом в брюхе удава
по кабелю
вижу
слово ползет.
Страшнее слов
из древнейшей древности
где самку клыком добывали люди еще
ползло
из шнура –
скребущейся ревности
времен трогладитских тогдашнее чудище.
А может быть…
Наверное может!
Никто в телефон не лез и не лезет, –
нет никакой трогладичьей рожи.
Сам в телефоне.
Зеркалюсь в железе.
Возьми и пиши ему ВЦИК циркуляры!
Пойди – эту правильность с Эрфуртской сверь!
Сквозь первое горе
бессмысленный
ярый
мозг поборов
проскребается зверь.
Что может сделаться с человеком?
Красивый вид.
Товарищи!
Взвесьте!
В Париж гастролировать едущий летом поэт.
Почтенный сотрудник Известий
царапает стул когтем из штиблета.
Вчера человек
единым махом
клыками свой размедведил вид я!
Косматый.
Шерстью свисает рубаха.
Тоже туда-ж!?
В телефоны бабахать!?
К своим пошел!
В моря ледовитые!
Размедвеженье.
Медведем
когда он смертельно сердится
на телефон
грудь
на врага тяну.
А сердце
глубже уходит в рогатину!
Течет.
Ручьища красной меди.
Рычанье и кровь.
Лакай темнота!
Не знаю
плачут ли
нет медведи
но если плачут
то именно так.
То именно так:
без сочувственной фальши
скулят
заливаясь ущельной длиной.
И именно так их медвежий Бальшин
скуленьем разбужен ворчит за стеной.
Вот так медведи именно могут:
недвижно
задравши морду
как те
повыть
извыться
и лечь в берлогу
царапая логово в двадцать когтей.
Сорвался лист.
Обвал.
Беспокоит.
Винтовки шишки
не грохнули б враз.
Ему лишь взмедведиться может такое
сквозь слезы и шерсть бахромящую глаз.
Протекающая комната.
Кровать
Железки
Брахло одеяло.
Лежит в железках
Тихо
Вяло.
Трепет пришел.
Пошел по железкам.
Простынь постельная треплется плеском.
Вода лизнула холодом ногу.
Откуда вода?
Почему много?
Сам наплакал
Плакса
Слякоть.
Неправда –
Столько нельзя наплакать.
Чортова ванна!
вода за диваном.
Под столом
за шкафом вода.
С дивана,
сдвинут воды задеваньем
в окно проплыл чемодан.
Камин
Окурок
Сам кинул
Пойти потушить
Петушится
Страх.
Куда?
К какому такому камину?
Верста.
За верстою берег в кострах.
Размыло все
даже запах капустный
с кухни
всегдашний
приторно сладкий.
Река.
Вдали берега.
Как пусто!
Как ветер воет в догонку с Ладоги!
Река.
Большая река.
Холодина.
Рябит река.
Я в середине.
Белым медведем
взлез на льдину
плыву на своей подушке льдине.
Бегут берега
за видом вид.
Подо мной подушки лед.
С Ладоги дует
вода бежит.
Летит подушка плот.
Плыву.
Лихорадюсь на льдине подушке.
Одно ощущенье водой не вымыто: –
Я должен
не то под кроватные дужки
не то
под мостом проплыть под каким-то.
Были вот так же
ветер да я.
Эта река!..
Не эта
Иная.
Нет не иная!
Было:
Стоял.
Было блестело
теперь вспоминаю.
Мысль растет.
Не справлюсь я с нею.
Назад!
Вода не выпустит плот.
Видней и видней…
Ясней и яснее…
Теперь неизбежно…
Он будет!
Он вот!!!
Человек из-за 7-ми лет.
Волны устои стальные моют.
Недвижный
страшный
упершись в бока
столицы
в отчаяньи созданной мною
стоит
на своих стоэтажных быках.
Небо воздушными скрепами вышил.
Из вод феерией стали восстал.
Глаза подымаю выше
выше…
Вон!
Вон –
опершись о перила моста…
Прости Нева!
Не прощает
гонит.
Сжалься!
Не сжалился бешеный бег.
Он!
Он –
у небес в воспаленном фоне
прикрученный мною стоит человек.
Стоит.
Разметал изросшие волосы.
Я уши лаплю.
Напрасные мнешь!
Я слышу
мой
мой собственный голос.
Мне лапы дырявит голоса нож.
Мой собственный голос –
он молит –
он просится:
Владимир!
Остановись!
Не покинь!
Зачем ты тогда не позволил мне броситься!
С размаху сердце разбить о быки?
Семь лет я стою.
Я смотрю в эти воды
к перилам прикручен канатами строк.
Семь лет с меня глаз эти воды не сводят.
Когда ж
когда ж избавления срок?
Ты, может, к ихней примазался касте?
Целуешь?
Ешь?
Отпускаешь брюшко?
Сам
в ихний быт
в их семейное счастье
намереваешься пролезть петушком?!
Не думай!
Рука наклоняется вниз его.
Грозится
сухой
в подмостную кручу. –
Не думай бежать!
Это я
– вызвал.
Найду
Загоню
Доканаю
Замучу!
Там
в городе
праздник.
Я слышу гром его.
Так что ж
скажу чтоб явились они.
Постановленье неси – исполкомово.
Муку мою – конфискуй
отмени.
Пока
по этой
по Невской
по глуби
спаситель любовь
не придет ко мне
скитайся ж и ты
и тебя не полюбят.
Греби!
Тони меж домовых камней!
Спасите!
Стой подушка!
Напрасное тщенье.
Лапой гребу –
плохое весло.
Мост сжимается.
Невским течением
меня несло
несло и несло.
Уже я далеко
Я может быть за день.
За день
от тени моей с моста.
Но гром его голоса гонится сзади.
В погоне угроз паруса распластал.
Забыть задумал невский блеск?!
Ее заменишь?!
Не кем!
По гроб запомни переплеск
плескавший в «Человеке».
Начал кричать.
Разве это осилите?!
Буря басит
не осилить во век
Спасите! Спасите! Спасите! Спасите!
Там
на мосту
на Неве
человек!
II.
Ночь под Рождество.
Фантастическая реальность.
Бегут берега
за видом вид.
Подо мной
– подушка лед.
Ветром ладожским гребень завит.
Летит
льдышка плот.
Спасите! – сигналю ракетой слов.
Падаю качкой добитый.
Речка кончилась –
море росло.
Океан
– большой до обиды.
Спасите!
Спасите!
Сто раз подряд
реву батареей пушечной.
Внизу
подо мной
растет квадрат
остров растет подушечный.
Замирает – замирает
замирает гул.
Глуше, глуше, глуше…
Никаких морей.
Я
– на снегу.
Кругом
– версты суши.
Суша – слово.
Снегами мокра.
Подкинут метельной банде я.
Что за земля?
какой это край?
Грен
лан
люб-ландия?
Боль была.
Из облака вызрела лунная дынка
стену постепенно в тени оттеня.
Парк Петровский
Бегу
Ходынка
за мной.
Впереди Тверской простыня.
А у у у!
К Садовой аж выкинул «у!»
Оглоблей
или машиной
но только
мордой
аршин в снегу.
Пулей слова матершины.
От нэпа ослеп?!
Для чего глаза впряжены?!
Эй ты!
Мать твою разнэп!
Ряженый! –
Ох!
Да ведь
я медведь.
Недоразуменье!
Надо
прохожим
что я не медведь
только вышел похожим.
Спаситель.
Вон
от заставы
идет человечик.
За шагом шаг вырастает короткий.
Луна –
голову вправила в венчик
Я уговорю
чтоб сейчас же
чтоб в лодке.
Это спаситель!
Вид Иисуса
спокойный и добрый
венчаный в луне.
Он ближе –
лицо молодое безусо.
Совсем не Исус
Нежней
Юней.
Он ближе стал
он стал комсомольцем.
Без шапки и шубы
Обмотки и френч
То сложит руки
будто молится.
То машет
будто на митинге речь.
Вата снег –
Мальчишка шел по вате
Вата в золоте –
Чего уж пошловатей!?
Но такая грусть –
что стой
и грустью ранься!
Расплывайся в процыганенном романсе:
Романс.
Мальчик шел в закат глаза уставя.
Был закат непревзойдимо желт.
Даже снег желтел к Тверской заставе.
Ничего не видя мальчик шел.
Шел
вдруг
встал.
Шелк
рук
сталь.
С час закат смотрел глаза уставя
за мальчишкой легшую кайму.
Снег хрустя разламывал суставы.
Для чего?
зачем?
кому?
Был вором ветром мальчишка обыскан.
Попала ветру мальчишки записка.
Стал ветер Петровскому парку звонить:
Прощайте…
Кончаю…
Прошу не винить…
До чего ж –
На меня похож!
Ничего не поделаешь.
Ужас.
Но надо ж!
Дернулся к луже!
Залитую курточку стягивать стал.
Ну что ж товарищ!
Тому еще хуже –
Семь лет он вот в это же смотрит с моста.
Напялил еле
– другого калибра.
Никак не намылишься –
зубы стучат.
Шерстинщу с лапищ и с мордищи выбрил
Гляделся в льдину…
бритвой луча…
Почти
почти такой же самый.
Бегу
мозги шевелят адресами.
Во первых
на Пресню
туда
по задворкам.
Тянет инстинктом семейная норка.
За мной
всероссийские
теряясь точкой
сын за сыном
дочка за дочкой.
Всехные родители.
Володя!
На Рождество!
Вот радость!
Радость-то во!..
Прихожая тьма.
Электричество комната.
Сразу –
Наискось лица родни.
Володя!
Господи!
Что это?
В чем это?..
Ты в красном весь.
Покажи воротник!
Не важно мама
дома вымою.
Теперь у меня раздолье –
вода.
Не в этом дело.
Родные
Любимые
Ведь вы меня любите?
любите?
Да?
Так слушайте ж!
Тетя!
Сестры!
Мама!
Тушите елку!
заприте дом!
Я вас поведу
вы пойдете
мы прямо
сейчас же
все
возьмем и пойдем.
Не бойтесь –
это совсем не далеко
600 с небольшим этих крохотных верст.
Мы будем там во мгновение ока.
Он ждет
Мы вылезем прямо на мост.
Володя
родной
успокойся! –
Но я им
на этот семейственный писк голосков:
Так что ж?!
Любовь заменяете чаем?
Любовь заменяете штопкой носков?
Путешествие с мамой.
Не вы
Не мама Альсандра Альсеевна
Вселенная вся семьею засеяна.
Смотрите
мачт корабельных щетина –
в Германию врезался Одера клин.
Слезайте, мама,
уже мы Штеттине.
Сейчас,
мама,
несемся в Берлин.
Сейчас летите мотором урча вы:
Париж
Америка
Бруклинский мост
Сахара –
и здесь
с негритоской курчавой
лакает семейкой чаи негритос.
Сомнете периной
и волю
и камень.
Коммуна
и то завернется комом.
Столетия
жили своими домками
и нынче зажили своим домкомом.
Октябрь прогремел
карающий
судный.
Вы
под его огнеперым крылом
расставились
разложили посуды.
Паучьих волос не расчешешь колом.
Исчезни дом
родимое место
Прощайте!
Отбросил ступеней последок.
Какое тому поможет семейство?!
Любовь цыплячья!
Любвишка наседок!
Пресненские миражи.
Бегу и вижу
всем в виду
Кудринскими вышками
себе навстречу
сам
иду
с подарками подмышками.
Мачт крестами на буре распластан
корабль кидает балласт за балластом.
Будь проклята
опустошенная легкость! –
Домами оскалила скалы далекость.
Ни люда ни заставы нет.
Горят снега
и голо
и только из за-ставенек
в огне иголки елок.
Ногам вперекор
тормозами на быстрые
вставали стены окнами выстроясь.
По стеклам
тени
фигурками тира
вертелись в окне
зазывали в квартиры.
С Невы не сводит глаз
продрог
стоит и ждет –
помогут.
За первый встречный за порог
закидываю ногу.
В передней пьяный проветривал бредни.
Стрезвел и дернул стремглав из передней.
Зал заливался минуты две:
Медведь
медведь
медведь
медвееее!
Муж Феклы Давидовны со мной и со всеми знакомыми.
Потом
извертясь вопросительным знаком
хозяин полглаза просунул
– однако!
Маяковский!
Хорош медведь! –
Пошел хозяин любезностями медоветь:
Пожалуйста
Прошу-с
Ничего
– я боком.
Нечаянная радость-с, как сказано у Блока.
Жена – Фекла Двидна
Дочка
точь в точь
в меня видно
семнадцать с половиной годочков.
А это: …
Вы кажется знакомы?!
Со страха к мышам ушедшие в норы,
из-под кровати полезли партнеры.
Усища –
– к стеклам ламповым пыльники –
из под столов пошли собутыльники.
Ползут с-под шкафа чтецы почитатели.
Весь безлицый парад подсчитать ли.
Идут и идут процессией мирной.
Блестят из бород паутиной квартирной.
И это стоит столетья
как было.
Не бьют
и не тронулась быта кобыла.
Лишь вместо хранителей духов и фей
ангел хранитель:
жилец в галифе.
Но самое страшное:
по росту
по коже
одеждой
сама походка моя! –
в одном
узнал
– близнецами похожи –
себя самого –
сам
я.
С матрацев,
вздымая постельные тряпки,
клопы, приветствуя, подняли лапки.
Весь самовар рассиялся в лучики –
хочет обнять в самоварные ручки.
В точках от мух
веночки
с обоев
венчают голову сами собою.
Взыграли туш ангелочки-горнисты,
пророзовев из иконного глянца.
Иисус,
приподняв
венок тернистый,
любезно кланяется.
Маркс,
впряженный в алую рамку,
и то тащил обывательства лямку.
Запели птицы на каждой на жердочке,
герани в ноздри лезут из кадочек.
Как были
сидя сняты
на корточках,
радушно бабушки лезут из карточек.
Раскланялись все
осклабились враз;
кто басом фразу,
кто в дискант
дьячком:
С праздничком!
С праздничком!
С праздничком!
С праздничком!
С праз –
нич –
ком!
Хозяин
то тронет стул,
то дунет;
сам со скатерти крошки вымел:
Да я не знал!..
Да я б накануне…
Да, думаю, занят…
Дом…
со своими…
Бессмысленные просьбы.
Мои свои?
Да-а-а-а –
это особы.
Их ведьма, разве, сыщет на венике!
Мои свои
с Енисея
да с Оби
идут сейчас
следя четвереньки.
Какой мой дом?!
Сейчас с него –
подушкой-льдом
плыл Невой –
мой дом
меж дамб
стал льдом
и там…
Я брал слова
то самые вкрадчивые,
то страшно рыча
то вызвоня лирово.
От выгод –
не вечную славу сворачивал
молил,
грозил,
просил,
агитировал.
Ведь это для всех…
для самих…
для вас же…
Ну, скажем, Мистерия
– ведь не для себя ж?..
Поэт там и прочее…
ведь каждому важен…
Не только себе-ж
– ведь не личная блажь…
Я, скажем, медведь, выражаясь грубо…
Но можно стихи…
Ведь сдирают шкуру?!
Подкладку из рифм поставишь
– и шуба!..
Потом у камина…
там кофе…
курят…
Дело пустяшно:
ну, минут на десять…
Но нужно сейчас,
пока не поздно…
Похлопать может…
Сказать
– надейся!..
Но чтоб теперь же…
чтоб это серьезно…
Слушали, улыбаясь, именитого скомороха.
Катали по столу хлебные мякиши.
Слова об лоб
и в тарелку
горохом.
Один расчувствовался,
вином размягший:
Поооостой…
поооостой…
Очень даже и просто –
Я пойду!..
Говорят, он ждет…
на мосту…
Я знаю…
Это на углу Кузнецкого моста…
Пустите!
нукося!
По углам
– зуд
наззз-ю-зззюкался!
Будет ныть!
Поесть попить
попить поесть
и за 66!
Теорию к лешему!
Нэп
– практика
Налей
нарежь ему
Футурист –
налягте-ка!
Ничуть не смущаясь челюстей целостью
пошли греметь о челюсть челюстью.
Шли
из артезианских прорв
меж рюмкой
слова поэтических споров.
В матрац
поздоровавшись
влезли клопы.
На вещи насела столетняя пыль.
А тот стоит –
в перила вбит.
Он ждет,
он верит:
скоро!
Я снова лбом
я снова в быт
вбивался слов напором.
Опять
атакую и вкривь, и вкось.
Но странно:
слова проходят насквозь.
Необычайное.
Стихает бас в комариные трельки
Подбитые воздухом стихли тарелки
Обои
стены
блекли…
блекли…
тонули в серых тонах офортовых.
Со стенки
на город разросшийся
Беклин
Москвой расставил остров мертвых.
Давным давно.
Недавно
теперь.
И нету проще!
Вон
в лодке
скутан саваном
недвижимый перевощик.
Не то моря
не то поля –
их шорох тишью стерт весь.
А за морями
– тополя
возносят в небо мертвость.
Чтож
– ступлю!
И сразу
тополи
сорвались с мест
пошли
затопали.
Тополи стали спокойствия мерами,
ночей сторожами,
милиционерами.
Расчетверившись
белый харон
стал коллонадой почтамтских коллон.
Деваться некуда
Так с топором влезают в сон –
обмерят спящелобых
и сразу
исчезает все
и видишь только обух.
Так барабаны улиц
в сон
войдут
и сразу вспомнится –
что вот тоска
и угол вон
за ним
она
виновница. –
Прикрывши окна ладонью угла
стекло за стеклом вытягивал с краю
Вся жизнь
на карты окон легла –
Очко стекла
и я проиграю.
Арап –
миражей шулер –
по окнам
разметил нагло веселия кран.
Колода стекла
торжеством яркоогним
сияет нагло у ночи из лап.
Как было раньше –
вырости-б
стихом в окно влететь.
Нет
никни к стенной сырости.
И стих
и дни не те.
Морозят камни.
Дрожь могил
и редко ходят венники.
Плевками,
снявши башмаки,
вступаю на ступеньки.
Не молкнет в сердце боль никак,
кует к звену звено.
Вот так,
убив,
Раскольников
пришел звенеть в звонок.
Гостье идет по лестнице…
Ступеньки бросил
– стенкою.
Стараюсь в стенку вплесниться,
и слышу –
струны тенькают.
Быть может села
вот так
невзначай она.
Лишь для гостей,
для широких масс.
А пальцы
сами
в пределе отчаянья
ведут бесшабашье над горем глумясь.
Друзья.
А вороны гости?!
Дверье крыло
раз сто по бокам корридора исхлопано.
Горлань горланья
оранья орло
ко мне доплеталось пьяное допьяна.
Полоса
Щели
Голоса
еле:
Аннушка
– ну румянушка.
Пироги…
Печка…
Шубу…
Помогает…
С плечика…
Сглушило слово уанстепным темпом
и снова слова сквозь темп уанстепа:
Что это вы так развеселились?
Разве?!
Слились…
Опять полоса осветила фразу.
Слова непонятны –
особенно сразу.
Слова так
(не то чтоб со зла):
«Один тут сломал ногу
так вот веселимся чем бог послал
танцуем себе понемногу».
Да,
их голоса,
знакомые выкрики.
Застыл в узнаванье,
расплющился,
фразы крою по выкриков выкройке.
Да –
это они –
они обо мне.
Шелест.
Листают наверное ноты
«Ногу говорите?
Вот смешно-то!»
И снова
в тостах стаканы исчоканы
и сыплют стеклянные искры из щек они.
И снова
пьяное:
«Ну и интересно!
Так говорите пополам и треснул?
Должен огорчить вас, как ни грустно,
не треснул, говорят,
а только хрустнул.»
И снова
хлопанье двери и карканье
и снова танцы полами исшарканные.
И снова
стен раскаленные степи
под ухом звенят и вздыхают в тустепе.
Только-б не ты.
Стою у стенки
Я не я.
Пусть бредом жизнь смололась
Но только б только б не ее
невыносимый голос.
Я день
я год обыденщине предал
я сам задыхался от этого бреда.
Он
жизнь дымком квартирошным выел.
Звал:
решись
с этажей
в мостовые.
Я бегал от зова разинутых окон,
любя убегал –
пускай однобоко
пусть лишь стихом
лишь шагами ночными.
Строчишь
и становятся души строчными
и любишь стихом
а в прозе немею.
Ну вот не могу сказать
не умею.
Но где, любимая,
где, моя милая,
где
– в песне!
любви моей изменил я?
Здесь
каждый звук
чтоб признаться
чтоб крикнуть.
А только из песни – ни слова не выкинуть.
Вбегу на трель
на гаммы.
В упор глазами
в цель!
Гордясь двумя ногами
Ни с места – крикну –
Цел! –
Скажу:
смотри
даже здесь, дорогая,
стихами громя обыденщины жуть
имя любимое оберегая
тебя
в проклятьях моих
обхожу.
Приди
разотзовись на стих
Я всех оббегав – тут.
Теперь лишь ты могла бы спасти.
Вставай!
Бежим к мосту!
Быком на бойне
под удар
башку мою нагнул.
Сборю себя
пойду туда.
Секунда
и шагну.
Шагание стиха.