Недели через две вернулся Хабаров. Вернулся с отказом. Воевода и боярин Пушкин не позволили ему идти в Приамурье. Тем временем все простые случаи поломки хабаровских пищалей мне удалось исправить. Осталось шесть штук с серьезными поломками. Я послал гонца к Хабарову. Тот приехал за оружием. Сели поговорить в мастерской.

– Ну, как? Вышло, Кузнец? – спросил он, поздоровавшись.

– Почти. Есть еще несколько трудных. Покумекаю, может выйдет.

– А вот у меня пока не вышло, – грустно проговорил он.

– Так, теперь не пойдешь на Амур?

– Пока не пойду. Самоходом не хочу. Я уже говорил. А воевода даже слышать не хочет. После того, как Васька Поярков обделался, почти сотню людей положил, сторожится воевода.

– Оно понятно.

– Так ведь Поярков-то сам виноват. Гостей захватывал, головой не думал. Вел себя, как дикий волк, а не как письменный голова.

Ишь ты, подумалось мне, гуманист, блин. Небось сам, когда с Галкиным якутов воевал, не особенно про права человека рассуждал. А вслух сказал:

– А как надо было?

– Нечто сам не знаешь? Сначала надо было узнать, кто здесь кто? Кто с кем дружит, кто с кем воюет? Какая за кем сила стоит? Вот, как узнал все это, тогда можно и зубы показывать. И тоже, с головой нужно делать все. А он, видно, больше ягодицами думал.

– Это да. Так, что теперь будешь делать?

– А подожду.

– Думаешь, воевода после иначе рассудит.

– Нет. Воевода-батюшка Василий Никитич иначе не рассудит. Только вот лихоманка его бьет. Похоже, не долго ему осталось. А там и поглядим. Может быть, с новым столкуюсь.

На этом пока разговор закончился. Хабаров отсчитал мне серебро, забрал ружья. На том и расстались. А я стал думать дальше. Со своим десятком я, похоже, уже поладил. Серебра казачки получают раза в три больше, чем государево жалование. Да и с житом у них все неплохо. Главное же, что мы стали друзьями. Вечерние посиделки, стройка, где все намахались топором, натаскались бревен, не просто сблизила нас, объединила. Только десяток – это немного. Пришла пора новых искать. Но ехать самому не гоже. Почему? Не знаю. Впрочем, знаю. Все же я здесь человек новый. Реально, сколько я в этом мире? До полутора лет не дотягивает. Людей не всегда понимаю. Тут нужен свой. Совсем свой, причем такой, чтобы и для меня был свой. Кажется, здесь все понятно: казаки здесь свои. Так, да не так. В этом мире они, конечно, свои. Только вот не в Якутском воеводстве. Здесь они тоже все пришлые.

Думал я не один день. Пока случайно, обходя свое хозяйство не обратил внимание на работников. Большая их часть работала молча, без нареканий. Ко мне обращались редко, недовольства не высказывали. Тем более, что еда у них стала лучше, чем прежде, денежек за лишнюю работу подкидывал, стал давать время на собственные занятия. Но был один, кто сразу обращал на себя внимание. К нему шли с проблемами, спорами. Он, по сути, руководил работами. Речь идет о мужике, похожем на цыгана. Я расспросил о нем грамотея при складе, подумал и решил попробовать договориться с ним.

Утром, нарядив работных людей на работу, а казаков на службу, велел позвать к себе того «цыгана», что в первый день мне зубы показывал. Звали его Степаном. Прозвище было «смоленый». И если вспомнить, что цыгане на Руси объявились только при матушке Екатерине, а в Сибири и того позже, очень меткое прозвище. Волосы и глаза, как смоль, кожа темная, дубленая. Некогда был он промысловым человеком не из последних. Людей знал, люди его знали. Но попал в кабалу, потому и оказался на солеварнях.

Цыган, войдя в светлицу, посмотрел на меня с вызовом: дескать, чего надо?

– Садись, Степан. Разговор есть.