Глава 1. Хабаровск. 2000 год от Рождества Христова

С самого рождения судьба у меня была не то, чтобы плохая – нет, не хочу Бога гневить. Есть те, кому гораздо хуже. Намного-намного хуже. Скажем, какие-нибудь политики, чиновники или, к примеру, тяжело и безнадежно больные. Просто каждый раз, когда мне начинало казаться, что за спиной вот-вот раскроются крылья, кто-нибудь эти отростки отстригал. И так всю жизнь. Ну, не всю, конечно, но большую ее часть – это точно. Но начну по порядку. Родился я в замечательном городе Хабаровске уже почти три десятка лет назад. И вот тут мне точно повезло. Город у нас классный (по крайней мере, я так думаю; а что думают другие – это проблема тех самых других).

Еще в юности я пошел в секцию бокса. Не потому, что сильно тянуло или чтобы кому-то очень плохому и сильному отомстить – просто за компанию. Мой друг очень хотел быть суперменом, хотя слова такого он еще не знал. Фильм этот я только в 90-е в первых видеосалонах посмотрел. Так себе фильм. Но вернемся к моей истории. Поскольку слово «боксер» в мои юные годы обладало особым звучанием, то друг решил, что путь в супермены лежит через квадрат, обтянутый канатами. Друга хватило на год. А я остался. Почему? Да шут его знает. Просто не люблю, когда кто-то за меня решает. На первом же соревновании я продул. Стыдно продул. Как у нас говорят, в одну калитку продул. Весь бой искал пятый угол на ринге.

Вот тренер мне и порекомендовал бросить. Мол, занимайся, парень, настольным теннисом, а в мужские виды спорта не лезь. Я обиделся. На следующий день назло ему приперся на тренировку с изрядным фингалом под глазом. Тренер промолчал. Я остался. Постепенно стало получаться. Пошли победы на ринге, разряды, поездки. Уже в вузовской команде я выполнил кандидата в мастера, попал в сборную. Тут все и кончилось.

На первом же международном турнире в почти выигранном бою нарвался на встречный. Нет, не поезд, но ненамного лучше. Это когда твое движение вперед к противнику совпадает с движением его перчатки в сторону твоего носа. Словом, звездочки брызгали из моих глаз во все стороны, а пол совершенно неожиданно оказался совсем близко с физиономией.

Отходил долго. После того, как отошел, умный врач вежливо покашлял, посмотрел на мои бумажки… и запретил мне выступать. Плохо? Наверное. Но я решил, что все, что ни делается – к лучшему. Мне уже целых восемнадцать лет, а я еще не знаю, с какой стороны к девушкам подходят. При двух тренировках в день и попытках при этом как-то учиться на девушек времени не находилось. Познакомился. И как-то так удачно познакомился. Через месяц уже чувствовал себя безнадежно и смертельно влюбленным. Караулил свою возлюбленную у здания политехнического института, где она училась, дарил цветы, провожал до дома, даже стихи читал про чувства. Мы долго целовались в подъезде. И все. Дальше как-то не выходило.

Правда, оказалось, что личная жизнь занимает времени куда больше, чем самые напряженные тренировки. А сессию отменить забыли. В результате я вылетел из института и примерил замечательные кирзовые сапоги и форму с погонами. Девушка на проводы не пришла, а через три месяца написала, что выходит замуж. Огорчился тогда страшно. Как-то привык уже ее своей считать. Думал, пойду в караул да застрелюсь. Сейчас понимаю, что детский сад, но тогда страдал, даже очень. Впрочем, перестрадал тоже быстро и решил жить дальше. В армии служил без изысков. Не десант и не спецназ. Войска ПВО. Ночные дежурства, короткий сон и новое дежурство. Ужасы дедовщины, про которые много читал потом, как-то прошли мимо. Отслужил.

По возвращении решил поднажать на учебу. Учился на истфаке. Большая часть преподов были тоскливо-партийными и идейно-коммунистическими. С истфака тогда историки не особенно часто выпускались – в основном шли или в партийные органы, или в КГБ. Потому и преподы были очень правильные. Барабанили материал, как по уставу.

Но были и звездочки. Один из них преподавал историю Дальнего Востока. То есть, историю того места, где я и жил. Это было прикольно: вдруг понять, что сражение с племенем дючеров (это такой народ, который жил на Амуре до прихода русских и угнетал будущие малые народности Приамурья) происходило на территории городка Биробиджан (он в 160-ти километрах от моего родного города). А возле самого родного города Хабаровска на высоком берегу Амура высилась крепость Косогорский острог – первая русская столица Приамурья.

Я стал ходить к нему на факультатив, на кружок и даже домой. И… едва не послал все это к той самой милой матери. Лекции, книжки про историю, рассказы были необычны, увлекательны. А вот работа историка – как говорил наш препод, «верстак историка» – мне понравилась намного меньше. Оказалось, что история – это бесконечное копание в старых бумажках, таможенных книгах, доносах, челобитных, с тем чтобы вытащить из них кусочек прошлого. Пожилые «девочки» в архивах выкладывали на стол пухлые «дела» про далекое прошлое. В этой пыльной макулатуре и приходилось просиживать днями и неделями. Этого мало: приходилось читать кучу книг по теории, по связанным с моими героями событиям. Словом, я потихоньку превращался в архивную крысу.

Как-то утром, встав перед зеркалом, я увидел вполне откровенно намечающийся животик. Огорченный увиденным, решил потихоньку начать тренироваться. Нет, не бокс. Но к тому времени уже появились качалки, где за деньги можно было потягать штангу, гантели, подергать тренажеры. Утром пробежка, вечером тренировка. Постепенно привел себя в порядок. Но историю не бросил. Архивы и качалки благополучно совместились. И даже девушки стали появляться. Правда, я старался не влюбляться – сильно обжег меня первый опыт. В общем, как-то жил.

На досуге увлекся старым оружием. Даже не мечами, хотя это тоже прикольно, а первым огнестрелом на Руси. Запоем читал про пищали, ручницы, фитили и кремневые замки. На заводе, где работали мои одноклассники, я даже смог сделать пару таких. Понятно, что наличие фрезерного и токарного станков позволяло мне то, что не смог бы сделать кузнец четыре столетия назад. Но мне казалось, что я просто супермастеровой. Даже стрелял из них за городом на берегу Амура (занятие было то еще – ведь это тебе не магазин в «Макарове» снарядить. Ничего, справлялся). В какой-то момент я все свободное время стал проводить на заводе. Даже архивы забросил. Не совсем – диплом-то писать было надо, но огонь куда-то делся. Ну не ученый я. Делать что-то мне по-любому интереснее, чем изучать, как кто-то что-то делал. На досуге стал часто думать про наш край. Он же правда необычный. Далеко от всего. Европа – понятно: «Потому что путь не прост – целых десять тысяч верст». Это я еще со школы помню. Но ведь и Азия далеко. Ну, обжитая Азия. У нас теплее, чем в Сибири. Пшеница растет, соя. Под Владиком виноград и арбузы вызревают.

Люди все больше предприимчивые, вольные. Кто не крутится, нормально не живет. Только как-то так получается, что нас все время в какое-то стойло стараются загнать, причем чужое. То царь Петя под номером один устроил из нашей земли каторгу, чтобы серебро, медь, олово из нее выкачивать. Потом, в начале двадцатого века, сделали из нашей земли военный лагерь. То в недавнем прошлом из Дальнего Востока один ГУЛАГ построили с военными городками: или ты сидишь, или охраняешь. В крайнем случае работаешь на заводе по обеспечению тех, кто охраняет. Как-то все неправильно. Так я жил себе и думал.

Тут и СССР кончился. В провинциальном Хабаровске это было странно: какой-то ГКЧП, кого-то от кого-то спасает или не спасает. Был митинг на центральной площади, где все были против. Я, конечно, тоже. В смысле, за Ельцина и против ГКЧП. Типа, мы за все хорошее, против всей чушни. Так, вуз я закончил уже в России. Закончил с красным дипломом и рекомендацией в аспирантуру. В СССР это было бы круто. А в России? Шут его знает… Там какие-то биржи появились, купи-продайки всякие. Я не то чтобы очень сильно топил за «советы», просто оно как-то слишком резко поменялось, не дав даже минуты, чтобы подумать, сообразить, что к чему. А для меня тем более. Почему?

Как раз тогда один за другим ушли родители. Даже не родители, а мама и папа, самые дорогие люди на этом свете. Олигархами они не были: мама – врач, папа – преподаватель. Но по тем годам жили мы нормально, про хлеб насущный особо не задумывались. Книжки читали, вместе в походы ходили, на озеро лотосов ездили. Теперь вдруг я один оказался, да и проблема, где брать деньги, встала во весь рост. Осталась двухкомнатная квартира почти в центре города, на улице Серышева и… все.

На то, чтобы думать, времени уже совсем не стало. Попробовал и я бизнесом заниматься. Что-то получалось, что-то нет. Только стремно это было, да и как-то… странно. Партнеры кидают, с какими-то «крышами» надо договариваться… Нет, я, конечно, договаривался – не тупее других, только пить не с друзьями, а с неприятными мужиками в бане, возить им конверты с «искренней благодарностью в долларах» было совсем не радостно. И понимать надо, что «пить» здесь – не отдых, а работа такая, тошная, надо сказать. Голова потом болит, начинаешь ненавидеть все вокруг. Особого куража у меня лихие деньги не вызывали. И жить на грани, когда или ты, или тебя, мне сильно не нравилось.

Чтобы как-то не совсем в коммерса превратиться, я даже в аспирантуру поступил. И не просто поступил, а что-то делал. Конечно, не рвал жилы на почве разгрызания гранита науки, но и не бездельничал уж совсем. Так и жил между двух миров. В первом ходил в малиновом пиджаке, пил водку с правильными пацанами, продавал и покупал все, что продавалось и покупалось, носил оформленную в ментовке пушку. Даже пару раз пулял. Во втором надевал скромный костюмчик и шел в архивы, делать научные открытия. Жил не очень. Не нравилась мне такая жизнь. Да и бизнес мой к середине 90-х стал как-то сдыхать. Не то чтобы в минус, но уже совсем не в такой плюс.

Одно было здорово: выбрать пару часов, примчаться на берег Амура, желательно без архитектуры всякой. Просто чтобы берег был и река наша великая. Есть такие местечки за поселком Воронеж. Вот туда я и ездил. Для каких дел? Ни для каких. Приехать на реку, встать возле нее, раствориться в ветре, запахах, заблудиться в сопках, уступами спускающихся к воде, ощутить силу места. Особенно классное ощущение было ранней осенью, когда листва переливалась немыслимыми оттенками от кроваво-красного до нежно-золотистого. И эта разноцветная волна катится по сопкам, тянется к речной глади, отражается в ней. И не верится, что это не картинка лихого художника, а просто сопки над рекой. Это было здорово, но мало и редко…