– Это вы, господин Ловенбухр?.. – какой же у меня голосок: слабый, дрожащий, тоненький, словно у маленькой девочки.

– Я, я, милая Доза, – моих губ коснулось что-то прохладное и я только сейчас ощутила, какие они сухие и, наверное, растрескавшиеся, как глина под палящим солнцем. – Хотите пить?

Хочу ли я пить? Да я океан готова выпить, не будь он таким соленым! Хотя в рот льется что-то совсем не соленое, даже, наоборот, кисловато-сладкое, приятное, будто бабушкин клюквенный морс… Почему это вода в океане кисловато-сладкая? Я же отлично помню ее вкус – горько-соленый, противный… А почему океан? Я же в больничной палате?

– А почему океан?.. – совершенно внятно спросила я, когда питье, наконец, отняли от моих губ.

– Заговаривается девочка, – озабоченно произнес другой голос, не господина Ловенбухра, но тоже очень знакомый. – Похоже рановато она проснулась…

– Вы так думаете?..

Голоса постепенно отдалялись, причудливо сплетаясь и вибрируя, но я изо всех сил сопротивлялась наваливающейся на меня сладкой сонной истоме.

– Почему… океан… слад…

Странно, так я рвалась сюда, так мечтала о том моменте, когда теплая волна омоет мои босые ступни и, щекотно завихрив струйки мельчайшего песка между пальцами, вновь отхлынет, чтобы вернуться вновь… Почему же не радует безбрежная зелено-голубая даль, ласковый пенистый прибой, зеленое солнце, дробящееся на миллионы своих отражений в мелкой волне?

Я прикрыла глаза и снова откинулась на спинку удобного шезлонга, подставляя лицо такому модному светилу, припекающему не через купол солярия на орбитальной станции, а в естественном, так сказать, виде, со всеми своими положительными (и вредными, кстати, тоже) качествами.

«Вот ты и на Адагрухе – радуйся! – временами насмешливо вещал кто-то, вроде бы за изголовьем шезлонга, но на самом деле, в моей бедной голове, прикрытой, слава Всевышнему, уже не гипсопластовым „шлемом“, а всего лишь широкополой панамой (ну и, всего-навсего, двойным-тройным слоем бинта под ней). – Прыгай, пляши! Ты этого добивалась…»

После приключений на станции, собственно прибытие на планету показалось обыденным и скучным до тошноты: повторный таможенный контроль (весьма поверхностный и ненавязчивый), доставка к побережью, слава Богу не болотистому, так обожаемому аборигенами, а вполне привычному песчаному, заселение в отель, номер в котором, кстати, несколько проигрывал поистине роскошной каюте на «Адагрухе-2»…

Знакомство с местными достопримечательностями (вернее с их полным отсутствием) заняло не более нескольких часов, «соотельщики» (сплошь гуманоиды) прискучили еще на орбите, банкет в честь прибытия был строго запрещен медиками… Поэтому и вожделенный отдых (купание в тщательно отгороженной от океана лагуне, сеансы солнечных ванн, изнурительные попытки найти достойного соперника на корте, безалкогольные вечера) уже не казался таким уж привлекательным. Эх, если бы рядом был хоть кто-нибудь из соратников по «ценакиреманскому делу»… Увы, восхитительная Зареганда-диу, героически спасшая меня и беспутного Мефодия, все еще пребывала в больничной палате на борту станции, да и не особенно стремилась на поверхность планеты, а господин Ловенбухр, по слухам, был настолько увлечен тяжбой с администрацией «Адагруха-2», что пренебрег заслуженным отдыхом. Кстати, это именно он, как говорится, закрыл грудью амбразуру, иными словами, заткнул своим обширным телом, клапан, позволив спасателям выручить нас всех из беды.

Даже сотворенный мной песик, как единственный уцелевший «квазибиологический объект, созданный психическим усилием» не смог последовать за мной…

Оставалось лишь вспоминать сладостные мгновения Приключения (да-да, именно так, с заглавной буквы), начинавшегося, как неприятность, но превратившемуся в самое захватывающее событие моей жизни.

Хоть бы полковник…

Куда там: он-то уж точно сейчас был в своей стихии! Обмеры, свидетельские показания, допросы, очные ставки…

Что? Разве я еще не рассказала?

Да ведь проклятый лже-Иннокентий остался жив!

– Ха-ха-ха! Да вы молодец, милочка, а не преступница!