— Совсем то же самое! — уверенным тоном ответил я, но это было неискренне: было бы правильнее сказать — "не совсем непохоже"…

Ведь тогда, в ночном бою с "Фудзи", в мой крейсер попало только шесть или семь снарядов крупного калибра за полчаса. "Потемкин" же за пятнадцать минут уже получил не менее десяти крупных снарядов. В большинстве своем с броненосных крейсеров. Японцы дрались насмерть. Но и наши плутонги грохотали вовсю.

— Ну, начинаем, благословясь! — махнув мне рукой Григорьев исчез в своей башне. Стволы ее поднимаясь двинулись влево. Стало ясно, что мы маневрируем, и сейчас начнем всем бортом…

В суматохе дальнейшей борьбы с огнем и водой — мы получили в ходе боя две заливаемых и одну подводную пробоины, последнюю, к счастью, от шестидюймовки, прямо под адмиральским салоном, а так же два разбитых и два выгоревших каземата — я практически не мог следить за ходом сражения, критический момент которого наступил когда взорвался под огнем головных японских броненосцев "Витязь", "Громобой" был подбит, вышел из линии и донес сигналом, что не может управляться, а контр-адмирал Руднев погиб… Казалось, что японцы уже прорвались, разметав перед собой наши броненосные крейсера. Но именно сразу после этого, благодаря мужеству командиров и экипажей "Баяна" и "Новика", нам удалось переломить ход битвы в пользу русского флота. К сожалению, лично я ни тарана Рейна, ни торпедной атаки Балка не видел. Увы…

Вскоре после этих событий, пробегая с матросами пожарной партии и младшим боцманом в сторону очередного крупного возгорания у переднего мостика, увидел довольно близко нашего противника. Это был большой пятнадцатитысячетонный броненосец, как потом стало ясно, "Сикисима", почему-то оказавшийся без хода и здорово севший на корму. Он был страшно избит, горел, но в кого-то яростно палил главным, в противоположную нам сторону. Такой жуткой картины я не только никогда не видел, но и не представлял себе.

Снаряды сыпались на него беспрерывно, один за другим. В борту его уже без бинокля видны были провалы и дыры, кое где из них выбивало пламя. Грот-мачта рухнула у меня на глазах, прочертив в дыму дугу своим развевающимся боевым флагом… Идущий перед нами "Ретвизан" даже пустил по японцу мины из подводных аппаратов, но, не похоже, что попал. Далеко впереди дымил как огнедышащий вулкан охваченный пожарами "Цесаревич", всаживавший тем не менее в стоявшего японца снаряд за снарядом из кормовых башен…

Потом я увидел, как из-за дыма пожара "Сикисимы", контркурсом нам, выходит еще один неприятельский корабль, на который немедленно перенесли огонь орудия нашего "Потемкина" и идущего за ним "Суворова".

Это был флагман Камимуры броненосец "Конго", о чем говорил развевающийся на фор-стеньге вице-адмиральский флаг и высоченные шлюпочные краны, характерные только для двух кораблей британской постройки, которые были спроектированы для чилийского флота. Дистанция до него не превышала двух с небольшим миль, и за очередным актом драмы — безжалостным его избиением, к которому подключился и "Александр", где справились, наконец, с повреждением в руле, мне удалось даже какое-то время понаблюдать.

Не скрою, но после стольких уже виденных сегодня смертей и страданий моих товарищей, зрелище превращения этого красивого, элегантного корабля в груду огнедышащего, покореженного металлолома, вызвало какое-то мрачное удовлетворение, к которому начинало примешиваться всепоглощающее чувство торжества! Мы побеждаем! Это уже становилось очевидным. Японцам не удалось прорваться и уйти, а значит главное, что так волновало командующего, удалось предотвратить. Раз Камимура развернулся, значит все! Заметались. Бегут… Сила не взяла! Но в этот момент до меня донесся чей-то крик: "Смирнова сюда, скорее! Адмирал ранен! Правую руку оторвало!" Я опрометью кинулся по уцелевшему трапу левого борта наверх, в боевую рубку…