Комната потихоньку погружалась во тьму, вначале сумерки. Потом еще темнее. Потом оставался только слабый свет от фонаря. Я ни разу не раскладывала свою тахту. Не было смысла. Невозможно было заснуть от этого страха, что сжимал внутри, как тисками. И большую часть ночи моим пристанищем был правый угол комнаты, за этой самой тахтой. Навалив туда подушек и завернувшись в плед, я безумными глазами следила за этим умиранием дневного света, и каждый раз умирала сама вместе с ним. Пугалась каждого шороха. Глаза постепенно слипались и, когда я начинала потихоньку сползать по стене, то просыпалась и снова вперяла взгляд в темноту, пытаясь подавить панику и увидеть знакомые очертания предметов.

Все хорошо. Ничего не изменилось. Вот низкий столик, чуть подальше перед тахтой, за ним видна барная стойка отделяющая маленькую кухню от основного пространства комнаты. Проехала машина и от света фар по потолку прошлись веером световые полосы. Никогда не замечала, что это так красиво. Хуже было в ветреную погоду. Тени оставляемые от ветвей деревьев казались огромным комком спутавшихся змей, шелест их листьев – свистящим шипением.

От этого попеременного засыпания-бдения к пяти утра становилось тошно и невыносимо. Чуть занималось солнце, я выползала из своего угла. И, волоча за собой плед, придерживая его одной рукой, другой зажигала плиту, варила кофе, а иногда даже что-то готовила, но в основном жила на бутербродах и салатах. Домработница тети время от времени посылала с водителем гуманитарную помощь, обе они переживали, что «девочка очень похудела».

И потом прогулка в парке. Первый поход туда был спонтанным, а дальше уже превратилось в привычку.

И так каждую ночь. И каждое утро. И каждый день. Бессонница, кофе, прогулка и немного сна на лавочке, дорога до работы, медитация над бумагами, неизвестно кому нужными, выслушивание и пропускание мимо ушей наставлений, время от времени разнообразие в виде психолога и выходов в люди, а потом опять по кругу.

Да в выходные не знала, куда себя подевать и чем заняться. Обычно выводили меня на очередной выгул тетя или Марина. Старалась поменьше находиться в местах большого скопления народа. На работу ходила пешком – всего-то сорок минут в пути.

Ничто и ни для кого не прошло бесследно. Мы могли сидеть в кафе с Мариной, наслаждаться сладостями или еще чем-нибудь, спокойно прогуливаться по улице, зайти в магазин. Но синхронно вздрагивали от резких звуков или зажимались, когда слышали чужую, грязную брань и ругань. Подозреваю. Что в глазах друг друга мы видели отражение одних тех же эмоций – страх и желание бежать и забиться в нору.

С Глебом Николаевичем у них, похоже, наметился роман. И совсем недавно, уписывая яблочный пирог, она призналась, что переезжает к нему. Да, я видела с какой нежностью и осторожностью он обращается с ней, будто с фарфоровой статуэткой. Надеюсь, что все получится. Будет трудно, никто с этим не спорит. Но попробовать стоит.

Жизнь налаживается…

«Для кого-то может быть, но не для тебя». Эта мысль все чаще посещала меня. Ну, почему я не могу преодолеть этот барьер? Але хоп и уже на той стороне. С чистого листа все начать.

«Потому что не знаешь точно, где он. Что он теперь? Чем занимается? Следит ли за тобой? Вспоминает ли? И появится ли снова в твоей жизни? Нет, не знаешь. Боишься, сходишь с ума и ждешь. Ждешь возмездия за то, что позволила себе. Ждешь. Ты вышла за установленные им рамки. И ждешь. Для тебя еще ничего не закончилось».

Я поспешно вдохнула воздух, заглушая приступ паники, который возникал, когда в голове – как кучка отвратительных клопов – роились эти мысли.

В начале пути и особой истерии даже думала отказаться от общения теткой и сокамерницей бывшей. А вдруг он выжидает и наблюдает, чтобы нанести удар по самым близким и родным. Так, чтобы было больнее. Но, что я смогу реально сделать? Следить за ними круглосуточно с газовым баллончиком наперевес? Ведро было бы в этот раз неприемлемо. Бред. И мой отказ от встреч с ними ничего не меняет, если Андрей захочет причинить им вред.

Нет, он не будет рисковать, и палиться из-за какой-то мелкой мести. На это его благоразумия хватит вполне.

Тут же его голос влез в мои мысли, как тонкий шепот на заднем плане в фильме: «Ты моя слышишь. Только моя. Только я имею право прикасаться к тебе, больше никто. Скоро мы будем вместе всегда, никто не сможет нам помешать. Ты не просто удовольствие. Ты как будто часть меня самого. Ты во всех моих мечтах, мыслях и фантазиях. Ты отравила мою кровь…».

Сердце заходило ходуном, тело из жара бросило в холод. Слабость такая. Что руки затряслись мелкой дрожью. Черт!

Врачи настоятельно проявлять осторожность и не волноваться. Я скорчила рожицу. Когда отправлюсь к праотцам, тогда и не буду волноваться. Достала из бокового кармашка сумки таблетки съела одну.

Наша с Мариной тюрьма по большей части сгорела и выгорела. Осталась небольшая часть «белой комнаты» с манекенами. Но тюрьма в моей голове осталась на месте, только сменились внешние декорации. Теперь это милая квартирка, тихая работа, упорядоченность и постоянство. А такое ощущение, что за мной по пятам везде конвой холит, даже в туалет. Нигде меня не оставляет. Этот конвой – мои собственные мысли. От них и в туалете не спрячешься. И то же самое ожидание «когда, когда, когда же уже…».

Иногда я ловлю на себе задумчивый взгляд моего психолога. Ее теплая, сухая ладонь ложится на мою:

– Все закончилось. Понимаешь? Все закончилось.