Аналогично развивались события и в городе.
Была парализована работа консервных, рыбных, кондитерских и других заводов и фабрик, связанных с переработкой сельскохозяйственной продукции Крыма.
10-15 декабря 1920 г. в Крыму впервые была проведена централизованная продразверстка. Было изъято: зерно-хлеб – 1 140 416 пудов, зерно-фураж – 1 124 827 пудов, крупный рогатый скот – 18 182 голов, овец – 9 073 шт. [1 л. 51].
После таких событий сами власти были вынуждены отметить резкое ухудшение состояния экономики не только по сравнению с 1915 годом, но и даже с 1920 годом. [Там же, л. 82].
В крае начался голод, страшный голод. Для моей семьи ситуация стала запредельно трудной после смерти Матвея Петровича. В этот трагический период искусственного голода единственным средством спасения детей стала их передача в детские дома, которые находились под опекой государства. Потом я с удивлением узнал, что в 1921 году в детских домах были: мой отец с его сестрой; моя мама с сестрой и братом. Уничтожая взрослое население, власти «заботились» о детях, чтобы потом воспитать их в нужном направлении вне влияния религии и семейных традиций.
В этот страшный 1921 год я потерял обоих своих дедушек.
В этот период произошел один очень примечательный эпизод. Сергей Вениаминович Туршу дружил с известным художником Николаем Самокишем. Видя его бедственное положение, он уговорил его нарисовать портрет своей охотничьей собаки. Звали ее, кажется, Бой. Когда портрет был готов, устроил у себя дома своего рода презентацию, правда, без художника. Пригласил друзей – охотников якобы по какому-то текущему вопросу и, как бы невзначай, похвастал картиной. Намекнул, что сейчас делать портреты своих охотничьих собак – последний писк моды. Охотники в очередь стали водить Самокишу своих собак для позирования, а потом расплачивались убитым зайцем, дрофой, уткой…
Я тщетно пытался отыскать этот портрет, но увы! Его историческое значение никто тогда не оценил, и по прошествии десятилетий его просто выбросили в мусор.
Спасаясь от голода, моя бабушка, забрав своих детей из детского дома, переехала в Москву, где заместитель наркома просвещения Надежда Крупская назначила ее директором какого-то подмосковного детского дома. При этом произошел такой эпизод. Прочитав в анкете национальность, она не поняла и переспросила: Грузинка? Нет, караимка! – уточнила бабушка. Пожав плечами, Крупская не стала углубляться в эти «географические новости».
После того, как ситуация с голодом несколько разрядилась, Анна Вениаминовна вернулась в Крым. В Наркомпроссе ее встретили с распростертыми объятиями: высшее образование, опыт работы, свободное владение татарским языком (в те годы не принято было говорить крымскотатарским). Далее произошло удивительное. На семейном совете, на котором присутствовал Соломон, Ананий и Эстер, на столе разложили карту Крыма, скатали небольшой хлебный мякиш.
Рассудили так: Пусть Эстер его бросит, там, где он остановится, стало быть, там ей и работать.
По счастью, шарик остановился в благодатном Бахчисарайском районе, в Альминской долины на полпути от Бахчисарая к морю.
Недавно я принимал участие в конференции, которую проводил Бахчисарайский музей. Один из докладов был посвящен пополнению фондов в предвоенный период, была упомянута учитель А.В. Полякова, которая передала музею какие-то находки, собранные ею вместе с её учениками.
С введением института лишения гражданских прав, в число изгоев неожиданно попала и моя семья. Кто-то донес, что Анна Вениаминовна Полякова в действительности Эстер Вениаминовна Туршу – дочь потомственного почетного гражданина. Крыть ей было нечем, и она вполне заслуженно получила «волчий билет». Последствия были вполне предсказуемы. Увольнение с работы, запрет детям на образование… Братья, которых донос пока не затронул, посоветовали обратиться к друзьям Мати. Так, в кругу родных называли Матвея. Бабушка нашла их и быстро получали справку о том, что и ее муж Матвей Петрович Поляков и она сама были связаны с большевистским подпольем и внесли посильный вклад в борьбе за установление Советской власти. Это кардинально изменило ситуацию.
Полученный урок пошел отцу на пользу. В своих многочисленных анкетах он всегда писал о своих родственником минимум того, что можно было сообщить. Отец – телеграфист, мать – учительница. Сведений о других родственников не имею. Лет пять спустя, когда он поступал в военное авиационная училище, строгая мандатная комиссия не имела к нему никаких претензий. Прошлое семьи стало величайшей тайной, которую скрывали даже от нас – своих детей. Они боялись своего прошлого.
Вот так незаметно мы подошли к шестому поколению рода Туршу, которым мы завершим эту главу, оставив рассказ о седьмом, восьмом, девятом и уже существующем десятом поколении нашим детям, внукам, правнукам.