Но негр неподвижно лежал в собственном дерьме, глядя в потолок мертвыми глазами.

"Твою мать! Как же мне теперь помыться?" — подумал Лэймар. Затем он глубоко вздохнул и понял, что если он не сбежит сегодня, прямо сейчас, то либо ниггеры Родни Смоллза, либо папаша Кул убьют его до захода солнца.

Больше всего на свете Ричард Пид ненавидел последний час до развода по камерам. Во дворе он мог держаться поближе к Лэймару или Оделлу, что защищало его от других хищников. После отбоя он мог удерживаться от братьев на расстоянии, съеживаясь и практически переставая существовать. Подобная пассивность спасала его. Такую безвольную тряпку было просто неинтересно мучить. Теперь же, когда он заключил сделку с Лэймаром, его шансы выжить резко поднялись. Он чувствовал, что теперь ему будет легче уцелеть в течение тех трех месяцев, которые ему предстояло провести в каторжной тюрьме Мак-Алестер перед переводом в исправительное федеральное заведение общего режима в Эль-Рено, в двадцати милях от Оклахома-Сити.

Но в четыре часа, после занятий в тренажерном зале, Лэймар шел в надзирательский душ, а Оделл отправлялся на кухню кормить своих кошек. На час Ричард оставался предоставленным самому себе и должен был выживать на свой страх и риск. Чтобы время проходило незаметно, он забивался в угол камеры и сидел там тихо, как мышка, думая о художниках разных школ, о которых ему приходилось читать. Это помогало преодолевать дикий страх перед тюрьмой.

Он был всегда испуган. Он знал, что был пищей. Да, да, именно так. Пищей. Он был слабым белым человеком, лишенным уголовных навыков и природной смекалки, у него не было никакого оружия, и он страшно боялся насилия. Он был самым низшим звеном мак-алестерской пищевой цепочки. Он был планктоном. Если Бог создал его не для того, чтобы он был съеден, то тогда за что, за какие грехи, он, без всякой вины Ричарда, заточил его в тюрьму?

Ричард твердо знал, что он очень талантлив. Окружающие постоянно строили ему козни, и только поэтому он не достиг заслуженной славы. Но он знал, что видит то, чего не видят другие, и чувствует то, что недоступно многим. Видимо, он был по натуре очень восприимчив и мог прозревать слишком многие вещи, за что его ненавидели окружавшие его посредственности.

Но такова доля художника. В обществе филистеров ему приходится нести тяжкий крест, и он с радостью понесет его.

Ричарду был тридцать один год. Голову венчала высокая копна светлых волос, а лицо было слишком гладким для его возраста. У него было длинное податливое туловище и очень вялая разболтанная походка. Создавалось впечатление, что его ноги слишком нежны, чтобы носить тяжесть тела. По профессии он был учителем рисования, до того, как стать им, он закончил Мэрилендский институт искусств в Балтиморе, но по складу души он, несомненно, был истинным художником и последние двадцать лет провел, пытаясь разобраться в сложностях передачи форм человеческого тела. Эту проблему он так до сих пор не решил. Но... впереди 877 дней заключения, в течение которых он надеялся сосредоточиться и найти какой-то способ ее решения...

— Ричард, детка, оторви-ка свою задницу от койки!

Ричард очнулся от своих грез, поднял глаза и увидел Лэймара, который буквально вломился в камеру. Он так спешил, что даже забыл вытереть голову после душа.

— Ох, а я...

— Слушай, нам надо сматываться. Сейчас ты пойдешь на кухню и приведешь сюда этого долбаного Оделла. Ты меня понял?

Ужас холодной волной смыл краску с лица Ричарда. Он лихорадочно сглотнул, словно у него во рту был бильярдный шар. Двор превращался в охотничьи угодья, когда такие кролики, как он, появлялись там без прикрытия. Черные изобьют его до полусмерти. Члены Арийского братства разукрасят его ритуальной татуировкой. Голубые поимеют его во все естественные отверстия. Индейцы поджарят его на костре. Охранник может выстрелить по нему, чтобы попрактиковаться в стрельбе по движущейся мишени.

— Ричард! — рявкнул Лэймар. — Сегодня ты наконец станешь мужчиной. Я только что убил здоровенного ниггера в надзирательском душе и...

— Ты... что? Ты у...?

В ту же секунду Лэймар оказался верхом на Ричарде, прижав его к полу. Рукой он прикрыл рот художнику.

— Слушай меня, Ричард. Я не доживу до ночи, если не слиняю отсюда вместе с беднягой Оделлом. Как ты думаешь, братишка, что будет с тобой, когда мы уйдем? Тебя будут иметь все, кому не лень, самые распоследние педики будут напропалую пользовать тебя. На твоей заднице сделают татуировку: «Место общего пользования». Понял, сынок? Сейчас я не могу показаться во дворе, потому что именно в это время я должен сидеть верхом на хрене Малютки Джефферсона. Так что нам надо срочно рвать когти.

— Рвать когти?

Это было непостижимо для Ричарда.

— Да, парнишка. Мы собираемся в отпуск, прежде чем начнется вся эта хреновина.