Квартира, где было совершено преступление, находилась на четвертом этаже. Лестничную клетку скупо освещали полусферы настенных ламп – по одной на каждой площадке. Поднимаясь по лестнице, Фабель и его команда несколько раз прижимались к стене, чтобы пропустить идущих сверху полицейских в форме или судмедэкспертов. Никто их не приветствовал. Лица встречных были мрачны и замкнуты – и бледны явно не из-за дурного электрического света. Фабелю стало ясно, что наверху их ожидает что-то необычное. Что-то гораздо более страшное, нежели обычное преступление.

На лестничной площадке последнего этажа стоял, сложившись почти пополам, молоденький полицейский в форме. Парень был похож на марафонца после финиша: спина колесом, руки висят плетями у колен. Вдобавок он громко сопел, словно пытался отдышаться от бега. Он был так поглощен своим дыханием и изучением царапин на линолеуме, что Фабелю пришлось сунуть свое удостоверение под его склоненное лицо. Лишь тогда полицейский отреагировал, выпрямился и встал по стойке «смирно». Виновато хлопая глазами, рыжий вихрастый малый, с россыпью веснушек на лице, особенно ярких из-за смертельной бледности, быстро сказал:

– Извините, герр гаупткомиссар, я вас не заметил.

– Ничего страшного, – отозвался Фабель, по-отечески кладя руку на плечо стоящему навытяжку полицейскому и пытаясь заглянуть ему в глаза. – Ну как, отпустило?

Немного расслабившись и перестав моргать, полицейский кивнул. Фабель дружелюбно улыбнулся:

– Твое первое дело?

Юный полицейский впервые посмотрел Фабелю прямо в глаза:

– Нет, герр гаупткомиссар. Не первое. Но самое поганое… Никогда не видел ничего подобного…

– А меня, боюсь, уже ничем не удивишь, – произнес Фабель со вздохом.

Немного отставшие Пауль Линдеманн и Анна Вольф теперь присоединились к Фабелю и Вернеру Мейеру. Стоявший у двери квартиры полицейский в плаще-накидке ответственного за фиксацию места преступления вручил каждому из них по паре бледно-голубых бахил и белых хирургических перчаток. После того как они оделись, Фабель кивнул на дверь:

– Ну что, двинули?

В прихожей бросилась в глаза свежесть краски на стенах, словно здесь только-только закончили ремонт. Стены были бледно-желтого цвета: приятного, но какого-то уж очень невыразительного. Дверь в комнату. Дверь в кухню. И ближайшая – в ванную. Фабель первым делом заглянул туда. Тесновато, но очень чисто. И опять впечатление совсем недавнего ремонта. Казалось, этим помещением никто по-настоящему не пользовался. В ванной комнате обжитого дома на всех горизонтальных поверхностях какие-то флаконы, баночки-скляночки, тюбики и прочая полезная мелочь. А тут полок раз два и обчелся, и на них хоть шаром покати. Вторая дверь была широко распахнута и вела в единственную комнату – спальню и гостиную одновременно. Эта комната, и без того небольшая, казалась еще меньше из-за маленькой толпы полицейских и судмедэкспертов. Впрочем, каждый был при деле. С места на место переходили часто, лавируя между другими. Странный молчаливый балет.

Едва войдя в комнату, Фабель отметил про себя диковинную торжественную мрачность на лицах присутствующих. Она вроде бы и соответствовала ситуации, но на самом деле подобное поведение – большая редкость. На месте преступления, рядом с покойником или покойниками, видавшие виды сотрудники никогда не делают постных лиц. Обычно царит юморок висельников: черные шуточки позволяют тем, кто имеет дело со смертью, дистанцироваться от происходящего и хоть как-то оберегать себя от душевных травм. Сегодня все словно языки проглотили. И ходили как зомби. Похоже, на этот раз смерть исхитрилась и этих ёрников-балагуров за живое зацепить – и костлявой рукой щекотнуть их почти зачерствелые сердца.

Взглянув на кровать, Фабель понял, почему сегодня все ведут себя как-то по-особенному. За его спиной Вернер Мейер, тоже человек бывалый, тихо ругнулся:

– Дерьмо!..

В комнате словно взорвалась бомба с красной краской. Широкие лучи крови разлетелись от кровати во все стороны и лежали на ковре, на мебели и на стенах. Простыня на кровати была залита темной липкой кровью почти вся – от конца и до конца и во всю ширину; даже воздух, казалось, был пропитан густым медным запахом крови. Центром этого кровавого извержения было распятое тело женщины, привязанной за запястья и лодыжки к стойкам кровати. Фабель затруднялся определить ее возраст – скорее всего между двадцатью пятью и тридцатью годами. Туловище несчастной было вскрыто от шеи до середины живота, ребра развернуты от грудины вверх и в стороны – так что грудная клетка напоминала остов корабля. Перерубленные ребра белели в спутанной массе изрезанного мяса и поблескивающих темных внутренностей. Легкие, два черных комка в пене более светлой крови, лежали у женщины на плечах: одна доля справа, другая слева – как погоны.

Было впечатление, что в груди женщины сработала бомба направленного действия и разнесла ее туловище по заранее продуманной схеме.

Фабелю почудилось, что и его грудная клетка сейчас лопнет от внутреннего взрыва.