– Там секретные документы, – на всякий случай счел нужным сообщить Краснов, проводив подозрительным взглядом полковничьего помощника. – Товарищ Геманов просил передать лично в руки.
– Так ты и передал лично в руки, разве нет? – фээсбэшник усмехнулся, легонько хлопнув мамлея по плечу. – Как долетел-то, лейтенант?
– Да нормально, – стушевался тот, отводя взгляд. – Укачало только немного. Не привык я на таких махинах летать. Мутит. А так в порядке все.
– Ну, на «тридцатьчетверке», поди, немного дольше б вышло ехать, верно? – Логинов снова ухмыльнулся. – Ладно, пошли в машину, по дороге поговорим.
Пока шли, Василий успел заметить, как пленного резидента запихнули на заднее сиденье здоровенного черного автомобиля с тонированными стеклами. Оба сопровождающих спецназовца уселись по бокам, а тот, что подходил к нему в самолете, занял место рядом с водителем. Взревев мотором, внедорожник рванул к выезду с летного поля. Следом пристроился еще один, в точности такой же.
Следом двинулось и авто полковника. Как выяснилось, забравший кейс Вадим оказался его личным водителем.
– Ну, вот и все, – прокомментировал их отъезд Логинов, облегченно вздохнув. – То, о необходимости чего так долго говорили большевики, таки да, свершилось. Ура, товарищи[14].
– Простите, товарищ полковник?
– Да ничего, – отмахнулся Анатолий Анатольевич. – Не обращай внимания, Василий. Это я так, от избытка чувств. Мы с Алексеичем уж которые сутки на нервах. Но пока все вроде грамотно срастается. И тебя у супостата из рук выхватили, и его самого к рукам прибрали. Короче, сказал же, не обращай внимания. Все хорошо, что хорошо кончается…
Глава 8
Следующая неделя прошла на удивление тихо и спокойно, словно растянувшийся на семь суток парко-хозяйственный день. «Пэхэдэ», или, говоря более понятным любому военному человеку языком, – «пропал хороший день». Обслуживали технику, получали почту и боеприпасы, в свободное время читали порядком запоздавшую прессу или слушали сводки Совинформбюро. Из которых Захаров, против недавних ожиданий, не вынес для себя ничего ценного: одни общие слова о грядущей победе советского оружия и продолжавшемся переломе в войне. Одно радовало, кормили неплохо, определенно не по тыловому нормативу, а так, словно они стояли на самом, что ни на есть, переднем крае. Что, собственно, было недалеко от истины: от линии фронта их отделяло не столь уж и великое расстояние.
На восьмой день вынужденное безделье закончилось, по крайней мере, для мамлея Краснова-Захарова. Чему он, к слову, был только рад: танки взвода стараниями экипажей уже приближались к вылизанным до последнего болтика эталонным образцам (за этим Дмитрий, то ли к месту, то ли наоборот, вспомнив доставучего прапора Махрова, следил лично), разве что гусеницы черной краской не покрасили. Ну, а от ежедневных политинформаций ощутимо пухли уши. Нового ничего, зато куча знакомого еще по ферганской учебке пустословия, начиная от завоеваний Великого Октября, на которые посягнул коварный захватчик, роли коммунистической партии и лично товарища Сталина, и заканчивая… гм, да этим же, собственно, и заканчивая.
Нет, против Иосифа Виссарионовича Захаров ничего не имел, совсем даже наоборот: спасибо, девяностые с первой половиной «нулевых» научили правильно расставлять приоритеты и отделять от плевел хрестоматийные зерна. Но и бесконечно выслушивать равнодушно бубнящего себе под нос замполита капитана Рогинского, чередующего ленинские и сталинские цитаты с выдержками из уже знакомых фронтовых сводок, особого желания не было. Понятно, конечно, что человек просто делает свою работу, но сколько ж можно?! Будто они и без того не понимают, чего ждет от них командование и весь народ? И что совсем скоро именно от них, от их героизма и готовности пожертвовать собой во имя поистине великой цели, будет зависеть исход всей войны?
К собственному удивлению, Дмитрий отметил, что и остальные танкисты испытывают примерно такие же чувства, хоть и не подают виду, и это его успокоило. В конце концов, армия – всегда армия. И дело армии – громить врага. Так было раньше, так есть сейчас и так будет в будущем – в его будущем. Ну, или не в его, а в некоем параллельном мире – разницы-то? Главным, на самом-то деле, являлось то, что все они
Поначалу подобное стремление идти на смерть успевшему повоевать на двух войнах десантнику казалось излишним, а то и вовсе наигранным, ведь большинство бойцов, особенно ветеранов, прекрасно понимали, каковы их реальные шансы уцелеть в бою, но вскоре Захаров наконец понял, в чем дело. Все оказалось совсем просто. До обидного – для него самого – просто. Менталитет. Он-то, наивный, подсознательно сравнивал людей этого времени со своими современниками, удивляясь их искренней готовности умереть за Родину. Вот в этом-то и крылась главная ошибка: эти люди и на самом деле были готовы умереть за свою страну и свой народ! Просто готовы, потому что понимали, что ждет впереди, если не уничтожить врага, пусть и ценой собственной жизни! Они не воевали за материальные ценности или идею, они воевали… нет, не за себя даже, – а за всех тех, кто остался за их спиной. Матерей, жен, детей. Даже в том случае, если всю их родню уничтожили оккупанты. Да, даже в этом случае они шли в бой не мстить за мертвых, а сражаться за живых!
И когда Дмитрий окончательно все это осознал, ему внезапно стало безумно стыдно. И за себя, и за тех, кто остался в сытом высокотехнологичном будущем общества тотального потребления. Способны ли они, возникни необходимость, повторить судьбу предков? Хватит ли у них решимости пойти в бой, зная, что шансы уцелеть равны нулю? Или всё, на что они способны, – бесконечно (и безопасно для себя, разумеется) сраться в коментах в уютных интернет-блогах? Ну, или, предположим, стоять на разномастных и хорошо оплачиваемых «майданах» очередной «цветной революции»?
Осознав всё это, Захаров неожиданно нашел ответ и на еще один вопрос, мучивший его с того самого дня, когда их с Васькой Красновым сознания на миг стали единым целым. Поначалу-то он никак не мог понять, что нашла в наивном и простодушном лейтенанте соседка Сонька, которую он запомнил хоть и не по годам умной и эрудированной, но довольно-таки взбалмошной и ветреной девчонкой образца две тысячи десятых годов. А сейчас понял. Привыкшая совсем к иному окружению, иным нравам и запросам сверстников девушка вдруг увидела перед собой
Возможно, и общение с ним самим тоже наложило свой отпечаток: виделись они хоть и не часто, но уж коль затрагивалась тема политики, социума или бесперспективного будущего общества тотального потребления, в выражениях и комментариях Захаров не стеснялся. Сонька, впрочем, практически всегда с ним соглашалась, полностью разделяя точку зрения «соседа дяди Димы», чем порой его немало удивляла…
Так что вызов к комбату Захаров воспринял практически с радостью, хоть и подумал мельком, что вряд ли подобное сулит что-либо хорошее. Война идет, что уж тут может быть хорошего? Но и бесконечно копаться в собственных мыслях откровенно надоело.
Собственно говоря, так и вышло: «батя», не делая ненужных прелюдий, сразу сообщил, что необходимо провести разведку боем, поскольку, по сведениям командования, немцы скрытно группируют силы в десяти километрах отсюда, то ли подготавливая плацдарм для очередной попытки прорыва фронта, то ли загодя готовя базу дислокации техники для будущего наступления. Разумеется, о том, что оное наступление случится еще не скоро, комбат ни словом не обмолвился, скорее всего, и сам точно не знал. Но Захаров понял все именно так. Точнее – предположил, опираясь на собственное послезнание. Но факт оставался фактом: немцы определенно что-то готовили. Или к чему-то готовились. Авиаразведка ничем помочь не смогла, маскировка у противника оказалась на уровне, как и зенитное прикрытие: потеряв две машины, полеты летуны прекратили. А посланная разведгруппа, успев передать на открытой частоте, что вступила в бой и свои координаты, обратно не вернулась и больше на связь не выходила. Потому штабом и было решено провести «шумную» разведоперацию с участием бронетехники.