Давид склонил голову набок. Он старался понять, действительно ли Квентин верит всему тому, что сейчас наговорил, или его призвание связано с тем, что он должен верить во всякие небылицы.

– Неоспоримым фактом, однако, является то, – продолжал рассказывать монах, – что Рене Анжуйский тогда в Иерусалиме спас Гроб и другие реликвии от предателей. Но орден тамплиеров раскололся навсегда. И предатели, которые присвоили себе имя «Приоры, или Настоятели Сиона», пытаются с тех пор завладеть и реликвиями, и Гробом.

Что-то в рассказе приемного отца раздражало Давида. Да, именно так. На его взгляд, Квентин слишком часто использовал в своих формулировках настоящее время вместо прошедшего. Даже если Давид в монастыре порой чувствовал себя плетущимся в хвосте времени провинциалом, все же не было сомнения, что здесь писали в тетрадях двадцать первого столетия.

– Когда в тысяча триста четырнадцатом году последний Великий магистр ордена Жак Бернар Моле вместе со всеми находившимися во Франции тамплиерами был сожжен по приказанию короля Филиппа Красивого, орден тамплиеров официально перестал существовать, а приорами был достигнут наконец их первый и до сей поры последний успех. Они смогли завладеть одной из реликвий, то была тонкая и нежная плащаница из гроба Распятого. По сей день приоресса – глава ордена приоров – пытается отыскать место, где спрятан Гроб. И еще сегодня живы тамплиеры, которые этот Гроб от нее защищают, потому что на самом деле орден никогда не был уничтожен, он продолжает существовать.

«Выбор временной формы не был случайностью, – подумал Давид. – По-видимому, действительно есть люди, которые считают себя рыцарями Креста и Храма и видят свою задачу в том, чтобы охранять святыни».

Господи, этот огромный внешний мир за монастырскими стенами еще более безумен, чем он опасался. Но, черт побери, какое, собственно, отношение имеет всё это к нему, Давиду?

– Почему ты рассказываешь мне это, Квентин? – недоуменно спросил он.

Монах начал нервно прикусывать нижнюю губу.

– Несмотря на то что я монах, Давид, и верен целибату, – сказал он наконец голосом, исполненным боли, – я люблю тебя, как если бы ты был моим собственным сыном.

К ярости и неуверенности в душе Давида, чтобы придать последний штрих ужасной путанице его эмоций, прибавилось еще и изумление. Даже если бы монах ничего не сказал, разве Давид раньше этого не знал? Квентин давал почувствовать ему свою любовь в течение всей его жизни, но он никогда еще не говорил об этом открыто.

Квентин казался измученным от выражения собственных чувств, он смущенно отвернулся от Давида и поспешил к выходу. Это было так на него не похоже – показывать свою слабость.

– Сейчас вернусь, – извинился он.

Еще прежде чем Давид смог что-то возразить, мощная дубовая дверь за монахом захлопнулась на замок.

Проклятье! Он пришел в библиотеку со столькими вопросами, но не получил ни одного ответа, а только воспламеняющий воображение материал для целого ряда дальнейших жгучих вопросов. Взгляд Давида упал на раскрытую книгу. Квентин, судя по всему, еще не был готов к подробному разговору. Но, возможно, он нарочно оставил книгу, чтобы Давид сам нашел в ней то, что монах не осмеливался произнести вслух. Давид наклонился над столом и медленно начал читать: о тамплиерах, о реликвиях и вечной борьбе двух глубоко враждебных рыцарских орденов.

Л рее рано научился извлекать преимущества из странных особенностей своего организма. Натренированным щелчком большого пальца он ловко открыл незаметный клапан, вделанный в роскошное серебряное кольцо, которое носил на среднем пальце. Затем поднес украшение почти вплотную к ноздрям своего узкого носа, жадно вдохнул кокаин из маленького тайника и выждал, чтобы его возбуждающее действие достигло максимума. Вредных последствий от этого, в отличие от других людей, он мог не опасаться. Он не знал в точности, чему обязан своими сверхчеловеческими возможностями: быстрой регенерацией[10] организма, а также продолжающейся уже много веков жизнью, – неужели и впрямь тому или иному любовному свиданию святого Иисуса с Марией Магдалиной. Но если это было так, то он благодарен своему столь добродетельному предку за его редкие, гормонально обусловленные отклонения от целомудрия и приличий. В продолжение всей своей жизни, длящейся огромное количество веков, он узнал великое множество упоительных, одурманивающих субстанций, которые облегчали и скрашивали его существование, без того чтобы он когда-либо корчился и дрожал в промокших от пота одеждах и чувствовал себя глубоко несчастным, постепенно приходя в себя.

Шариф, который вел машину Ареса, наконец свернул с дороги и направил иссиня-черный элегантный «Порш» к площади перед интернатом. Почти вплотную за ними следовал лимузин, в котором находились Лукреция, Тирос и еще один наемник, имя которого Арес не счел нужным запоминать, так как считал его настолько безмозглым, что на долгий остаток жизни ему рассчитывать не приходилось. Машина имела достаточно места, чтобы затолкать в нее трепыхающегося, лягающегося и размахивающего кулаками парнишку, если его племянник не захочет принять их приглашение.

Арес потер руки с явным предвкушением радости.

– Пора привести к нам нашего засранца, – решительно заявил он.

– Только не снеси при этом половину школы, – кивнул араб.

В противоположность Аресу, он вовсе не казался обрадованным и смотрел мимо него с лицом, лишенным всякого выражения, на здание мужского общежития, где они надеялись найти Давида. Второй этаж, вторая комната слева. Выяснить это оказалось до смешного просто.