5

Я долго не мог уснуть, хотя и всячески старался, а через тридцать минут после того, как мне это удалось, опять проснулся. Проснулся совершенно изможденным, но с ощущением, будто проспал много часов. Представляете? И так продолжалось всю ночь.

Когда я пробудился окончательно, было полдесятого, в комнату лился свет солнца. Луч падал прямо на подушку, и мое лицо было горячим и влажным. Я резко сел, охватив руками живот. Свет, внезапно ударивший меня по глазам, вызывал тошноту. Я плотно зажмурился, но свет все равно пробивался. Казалось, он проник под веки, заперт там и, посверкивая, играет тысячами крошечных картинок. Вот белые какие-то букашки, вот штучки-дрючки в форме цифры семь — танцуют, извиваются, мельтешат.

Я сел на край кровати, покачиваясь и обнимая себя руками. Во рту вкус крови, солоновато-кислый, и я подумал про то, как она будет выглядеть при ярком свете солнца — будет она желтоватой или багряной, ближе к лиловому…

Кое-как я добрался до комода, поставил на место линзы и съемные пластины с зубами. Прошлепал по коридору, захлопнул за собой дверь ванной и опустился на колени перед унитазом. Обхватил его руками и напряг все силы, глядя в лужицу воды на белом с бурыми пятнами фаянсе. Тут у меня внутри все раздулось, по телу прошла судорога и меня вывернуло.

Первый раз, то есть первый приступ рвоты, был наихудший. Меня будто разрывало надвое, выдирало у меня нутро и тут же впихивало его обратно. Потом пошло легче; самое трудное было восстановить дыхание, не задохнуться напрочь. Сердце билось все сильнее и сильнее. Пот слабости струился по лицу, мешаясь с кровью и рвотой. Я понимал, что произвожу чертовски много шума, но мне было без разницы.

В дверь постучали, и Фэй Уинрой окликнула:

— Карл! С тобой все в порядке, а, Карл?

Я не ответил. Не смог. Дверь отворилась.

— Карл! Что там с тобой? Что случилось, зайчик?

Не оборачиваясь, я махнул рукой. В том смысле, что со мной все в порядке, извини и отвали на хрен.

— Сейчас вернусь, зайчик, — сказала она, и я услышал, как она, торопливо пробежав по коридору, спускается по лестнице.

Все еще не открывая глаз, я спустил воду.

Ко времени когда она вернулась, я успел плеснуть себе в лицо холодной воды и уселся на крышку унитаза. Немощный, как былинка, но тошнота ушла.

— На-ка вот, выпей это, зайка, — сказала она.

Я выпил; «это» оказалось полстаканом неразбавленного виски. Я поперхнулся, стал хватать ртом воздух; она сказала:

— Вот. Затянись.

Я взял протянутую мне сигарету и глубоко затянулся.

Виски внутри меня все-таки прижилось, подействовало, где надо согревая меня, где надо прохлаждая.