— Насчет шерифа Саммерса, мистер Бигелоу. Настроен он по-прежнему гораздо менее миролюбиво, чем нам хотелось бы. Подозреваю, что под любым самым надуманным предлогом или даже вовсе без такового он… гм… может устроить вам массу неприятностей.
Я это обдумал; вернее, сделал вид, будто обдумываю. Усмехнулся вроде как оскорбленно и говорю:
— Похоже, меня со всех сторон тут обложили, мистер Кендал, засада куда ни кинь. Жить негде. Работы нет. Еще и шериф настроен пакостить. Да и колледж… Не думаю, что в колледже будут очень рады терпеть меня и дальше.
— Что ж… гм… раз уж вы сами это…
— Ничего, нормально, — сказал я. — Я их ни капельки не виню.
Он сочувственно покачал головой, поцокал несколько раз языком. Потом пронзительно на меня глянул, сверкнул глазами и наконец выдал главное. Как будто это только сейчас пришло ему в голову.
— Мистер Бигелоу! Все это может оказаться завуалированным подарком судьбы! Вы не согласились бы поехать в Канаду? Ну, где у меня дом. Там проведете несколько месяцев, используя это время для занятий и поправки здоровья. А потом, когда эта ерунда забудется…
— Ни фига себе, — отозвался я. — Вы хотите сказать, что после всего этого вы еще хотите…
— Конечно, почему нет? После всего этого — тем более! Разумеется, мы должны послушать, что скажет о вас доктор, но…
У доктора особенно хороших новостей не было. Он задергался, разохался — тем более когда узнал, что я собираюсь сегодня же покинуть город. Но Кендал в ответ тоже разохался, стал называть его пессимистом, ругаться и тому подобное. Потом отвел его в сторонку — наверное, объяснить, что, кроме как уехать, у меня особо выбора-то нет. Ну и вот…
Мы подъехали к дому на машине Кендала, которую вел я, поскольку он не захотел. Спросил, не могу ли я по пути отвезти Руфь на ферму к родителям, на что я согласился — дескать, конечно, с удовольствием.
Я поставил машину перед домом, мы около нее некоторое время постояли, поговорили, но как-то так… — в сущности, ни о чем.
— Да, между прочим, мистер Бигелоу, — вдруг заговорил он с новой, задумчивой интонацией. — Знаю, я с вами во время нашего чересчур краткого знакомства частенько разговаривал с этаким апломбом — тоном непростительно начальственным, неприлично безапелляционным. Много, много раз — уверен! — вам хотелось послать меня, сказать, чтоб я не лез не в свое дело…
— Ой, ну что вы! — отозвался я. — Вовсе нет, мистер Кендал.
— Да! Да! — Он посмотрел на меня с улыбкой. — И боюсь, что мои резоны были по природе своей чрезвычайно эгоистическими. Вы верите в бессмертие души, мистер Бигелоу? Я хочу сказать, в широком смысле слова. Тогда, если попросту, то я, похоже, не сделал почти ничего из того, что намечал совершить в этой юдоли слез. И все несделанное по-прежнему во мне, оно жаждет быть выплеснутым, тогда как чаша моей жизни пуста. Я… Нет-нет, вы послушайте, ладно? — Он сконфуженно хмыкнул, блеснув из-под очков глазами. — Вот уж не думал, что способен вслух произносить такие дурацкие красивости!
— Да ничего, ничего, — ободряюще проговорил я, и по спине у меня пробежал холодок. — Что значит «чаша пуста»?
Я смотрел на него, сквозь него и туда куда-то дальше, а все, что я видел, — это заносчивого чопорного старикашку. Только это и видел, потому что больше-то в нем и видеть нечего.
— …Значит, что у меня мало времени осталось, мистер Бигелоу. На всякие преамбулы тратить нечего. Все, что я могу для вас сделать, я должен сделать быстро.
— Но почему ж вы не сказали? — вырвалось у меня. — Бога ради, почему…
— Ц-ц-ц, мистер Бигелоу. Зачем? Своей неизлечимостью еще и вас отягощать? Бросать еще один булыжник на ваш и без того кремнистый путь? Это данность, с которой ничего не поделаешь. Я умираю, что тут витийствовать понапрасну!