Бабушка настаивала, чтобы семилетний Рэнди брал уроки танцев, потому что это когда-нибудь пригодится. За десятилетия, прожитые в Америке, ее австралийский акцент стал английским и чопорным, или ему так казалось. Она сидела, как всегда, абсолютно прямая, на обитом ситцем диване от Гомера Болструда (за кружевными занавесками виднелись холмы Палуса) и пила чай из белой фарфоровой чашечки, расписанной… была то лавандовая роза? Когда бабушка поднимала чашечку, семилетний Рэнди мог заметить на донышке название сервиза. Наверняка информация хранится в подсознательной памяти. Не исключено, что гипнотизер сумел бы ее извлечь.

Однако семилетний Рэнди был занят другим: оспаривал, в самых энергичных выражениях, мысль, будто бальные танцы для чего-то полезны. И в то же время его сознание программировалось. Невероятные, нелепые идеи без цвета и запаха, как угарный газ, проникали в его мозг: что Палус — естественный пейзаж; что небо везде такое синее; что дом должен быть с кружевными занавесками, витражами и чередой комнат, обставленных мебелью от Гомера Болструда.

— Я познакомилась с твоим дедушкой Лоуренсом на танцах в Брисбене, — объявила бабушка. Она пыталась сказать, что он, Рэндалл Лоуренс Уотерхауз, вообще не появился бы на свет, если бы не традиция бальных танцев. Однако Рэнди еще не знал, откуда берутся дети, и вряд ли понял бы, если бы ему объяснили. Он выпрямился, вспомнив, что нельзя сутулиться, и спросил: эта встреча в Брисбене произошла, когда ей было семь лет или чуть-чуть позже?

Может быть, если бы она жила в фанерном вагончике, выросший Рэнди грохнул бы деньги в паевой инвестиционный фонд, а не заплатил десять тысяч долларов самозваному художнику из Сан-Франциско, чтобы тот установил ему над входной дверью витражи, как у бабушки.

Рэнди сильно веселит Шафто тем, что, не заметив их, проходит мимо столика. Он смотрит на спутницу Дуга Шафто, ослепительно красивую филиппинку лет сорока пяти. Не прерывая разговора и не сводя глаз с Дуга и Ами, та протягивает длинную тонкую руку, ловит запястье проходящего мимо Рэнди и тащит его назад, как собаку на поводке. Держит так, заканчивая фразу, потом награждает чарующей улыбкой. Рэнди честно улыбается в ответ, но внимание его полностью поглощено видом Америки Шафто в платье.

По счастью, Ами не вырядилась королевой бала. На ней облегающее черное платье с длинными рукавами, чтобы скрыть татуировку, и плотные черные колготки. Рэнди сует ей цветы, как защитник, отдающий мяч форварду. Ами принимает их, кривясь, словно раненый солдат, скусывающий патрон. Глаза ее сверкают как никогда; а может, просто зеркальный шар отражается в слезах от табачного дыма. Внутренний голос говорит Рэнди, что он прав и надо было прийти. Как во всех историях с внутренним голосом, только время покажет, обольщается он или нет. Он немного боялся голливудского превращения Ами в лучезарную богиню. Это было бы все равно что садануть его топором по башке. По счастью, она выглядит хорошо, но почти так же несуразно, как Рэнди в своем костюме.

Он надеялся, что они сразу пойдут танцевать и ему удастся, как Золушке, скрыться позорным бегством, но его приглашают сесть. Оркестр делает перерыв, танцоры возвращаются к столам. Дуг Шафто откидывается на стуле с самоуверенностью человека, который пришел на танцы с самой красивой женщиной в зале. Ее зовут Аврора Таал. Ей приятно и немного забавно смотреть на остальных филиппинок: она помнит, что жила в Бостоне, Вашингтоне, Лондоне и, все это повидав, решила вернуться на Филиппины.

— Ну как, узнал что-нибудь про Рудольфа фон Хакльгебера? — спрашивает Дуг Шафто после первых обязательных фраз. Надо понимать, Аврора в курсе. Дуг несколько недель назад упомянул, что посвятил в их дела небольшое число доверенных филиппинцев.

— Он был математиком. Из богатой лейпцигской семьи. Перед войной учился в Принстоне. Тогда же, когда мой дед.

— Какой математикой он занимался, Рэнди?

— До войны — теорией чисел. Из этого никак не выведешь, чем он занимался во время войны. Вполне может быть, что он попал в криптографическую службу Третьего Рейха.

— Что не объясняет, как он попал сюда.

Рэнди пожимает плечами.

— Может быть, разрабатывал турбины для подлодок нового поколения. Не знаю.

— Значит, рейх поручил ему какую-то секретную работу, которая его и сгубила, — говорит Дуг. — Это, наверное, мы и сами могли бы сообразить.

— Почему ты упомянул криптографию? — спрашивает Ами. У нее есть какой-то эмоциональный металлоискатель, который звенит при приближении к скрытым допущениям и подавленным импульсам.

— Просто я на ней зациклен. И потом, если существовала какая-то связь между фон Хакльгебером и моим дедом…

— Твой дед был криптографом? — спрашивает Дуг.

— Он никогда не рассказывал, что делал во время войны.

— Классика.