Книги
Криминологический портрет Степана Бандеры
Существуют определенные принципы построения криминологических портретов преступников. В данной работе они также были применены, но с учетом тех особенностей, что криминологический портрет был составлен в отношении исторической фигуры и политического деятеля. Автором прослежен жизненный путь Степана Бандеры во взаимосвязи с историческими событиями, через которые он проходил, и теми людьми, которые его окружали. Рассмотрено влияние националистических взглядов Бандеры на формирование его личности. В ходе исследования использовались частнонаучные методы, в особенности метод исторического анализа. Также применена методика составления криминологического портрета личности. Были установлены следующие характерные черты личности Бандеры: 1) организаторский талант; 2) прекрасные интеллектуальные способности; 3) отсутствие друзей; 4) преодоление или реализация «комплекса Наполеона»; 5) криминальные наклонности; 6) психологическая и психиатрическая зависимость от окружающих; 7) криминальный карьеризм; 8) некрофилия; 9) нарциссизм; 10) эгоизм.
Работа может быть интересна широкому кругу читателей, а также криминологам. социологам, политологам и всем неравнодушным к тому, что национализм во всем мире поднимает голову.
1.0 - создание
Мацкевич Игорь Михайлович
Криминологический портрет Степана Бандеры: монография
Мацкевич И. М., доктор юридических наук, профессор, заведующий кафедрой криминологии и уголовно-исполнительного права Московского государственного юридического университета имени О. Е. Кутафина (МГЮА), почетный работник высшего профессионального образования, почетный работник прокуратуры, президент Международного фонда поддержки правовых инициатив, президент Союза криминалистов и криминологов, заслуженный деятель науки РФ.
Почему я решил написать это эссе
Составлять криминологический портрет политического деятеля, который тем более стал теперь еще и историческим персонажем, дело, конечно, неблагодарное. Думаю, что даже не очень научное. Но существуют причины, по которым я все-таки решился на эту работу. Их три.
Первая причина — сугубо научная. Мне представляется интересным попробовать на примере Бандеры разработать механизм составления криминологического портрета человека, который не только имеет неоднозначную историческую оценку, но с именем которого связаны многочисленные злодеяния и преступления, которые согласно решениям Нюрнбергского трибунала не имеют сроков давности. Обоснование необходимости их совершения посредством исторической логики событий тех времен меня не интересует. Преступления всегда остаются преступлениями, тем более, если эти конкретные деяния в тот момент были воспрещены уголовным законом. Разумеется, Бандера далеко не первый персонаж, который сам не совершал преступления, но удивительным образом морально поощрял их совершение своими многочисленными сподвижниками и поклонниками. С этой точки зрения он являлся соучастником многих преступлений, к совершению которых он прямо подстрекал, а некоторыми из них руководил (пусть и опосредованно и, как сегодня принято говорить, дистанционно), то есть являлся руководителем этих преступлений. (Наверное, с точки зрения сегодняшнего уголовного закона его можно назвать организатором преступлений (ч. 3 ст. 33 УК РФ и ч. 3 ст. 27 УК Республики Украина), но я не уверен, что точно такая же юридическая конструкция действовала на момент совершения Бандерой его многочисленных политических действий. В любом случае очевидно, что он постоянно и сознательно преступал закон.)
Кроме того, давно известны методики составления посмертных психологических и психиатрических экспертиз, и криминологический посмертный портрет в этом смысле обладает ничуть не меньшим правом на существование. Возможно, его составление будет даже более объективным и непредвзятым.
Вторая причина — историческая. Мне показалось любопытным постараться изучить личность исторической фигуры не как историку. а как криминологу. Оставляю за скобками бесконечный спор, как оценивать исторических деятелей, проливших реки крови, — каклиц, оказавшихся велением времени на перепутье судьбоносных решений, или как безжалостных преступников, которых отличает от обычных преступников только то, что их судит не обычный суд, а суд истории. Но меня всегда интересовала гипотеза, что первично в преступнике — его наклонности или объективная реальность, в которую он попадает. Из неосторожно оступившегося хулигана легко сделать закоренелого преступника, осудив его на несколько лет лишения свободы и отправив отбывать наказание к людям, за спинами которых огромный преступный опыт. В то же время Григорий Котовский считался и до сих пор считается одним из легендарных красных командиров времен Гражданской войны, а тот же Михаил Винницкий (Мишка Япончик) — королем одесских бандитов (и тот и другой воевали на стороне большевиков). При этом оба с точки зрения действовавшего до революции уголовного закона были рецидивистами.
Так не являются ли определяющими для объявления того или иного лица преступником всего лишь случай и оценка его действий в конкретный исторический отрезок времени? Убийство в повседневной жизни — это преступление, а убийство во время войны врага — подвиг? И с этой точки зрения кем был Степан Бандера?
Наконец, третья причина — личная. Мой отец провел в оккупации в Белоруссии все четыре года войны. Когда в деревню пришли гитлеровские войска, ему было 6 лет. Он говорил, что какой-то немецкий солдат подарил ему свою пилотку, в которой он долгое время ходил, просто потому, что носить больше было нечего. А пришедший после гитлеровского солдата партизан отобрал у него эту пилотку, да еще дал ему пинка под зад. Он долго плакал не столько от боли, сколько от обиды, пока командир партизанского отряда, откуда-то узнав об этом, строго не наказал своего подчиненного и не вернул ему пилотку. Я хорошо помню слова моего отца, что германские оккупанты были сначала предельно аккуратны, пока не началось массовое сопротивление белорусов.
Но даже после этого, когда начались карательные операции, не они. германские солдаты, наводили ужас на мирных жителей. Намного страшнее и безжалостнее немцев были так называемые свои, те, кто перешел на сторону врага. Вот они пощады не знали. Но и среди них особенной жестокостью, если не сказать зверством, отличались те, кто пришел из не очень ему понятной тогда Украины, которые называли себя украинскими националистами и сторонниками ее незалежности. Намного позже он узнал, что это были так называемые бандеровцы. И остается непреложным то обстоятельство, что эти представители националистического движения запомнились зверствами и массовыми убийствами не только и не столько партизан, сколько мирных женщин, детей и стариков. Наверное, эти старики и женщины поддерживали партизан. И логика войны требовала их наказания? Но они не воевали ни против немцев, ни против бандеровцев. Так что националистическое движение бандеровской части украинцев, или, как его сейчас называют, освободительное движение, очень хорошо помнят в Белоруссии.
Меня в этой связи волнует один вопрос. Почему Сталин, депортировавший крымских татар, чеченцев и ряд других народов только за то, что какие-то их представители (пусть и в значительном количестве) перешли на сторону гитлеровцев, не тронул западных украинцев (репрессии не в счет, поскольку они были повсеместно; кстати, мой дед, отец моего отца, тоже их не избежал, причем дважды — до войны и сразу после ее окончания, когда вернулся с победой из действующей армии из Германии, хотя и был коммунистом, причем самым настоящим, идейным и убежденным)?
Размышляя по этому поводу, я прихожу к выводу, что украинские националисты (главным образом из западной, присоединенной перед самой войной части Украины), по мнению Сталина, были ослеплены жаждой собственного величия. И если им дать величие Советского Союза, то их комплекс исторической неполноценности будет компенсирован. Поэтому, как мне кажется, в течение столь долгого времени подробности действий украинских националистов во время войны обходили молчанием.
Кстати, считалось и считается, что украинский, русский и белорусский народы — единая историческая общность. Но это необоснованно упрощенный подход к этой проблеме. Русский народ так же неоднороден в своей массе, как и любой другой. Но у русских людей гораздо больше общего и с украинцами, и с белорусами, чем у украинцев и белорусов с русскими. Особенно это касается украинцев, которые намного более разнородны, чем любой из перечисленных выше народов. Наверное, поэтому их пытались и до сих пор пытаются сплотить посредством насильственной украинизации через довольно жестокий национализм. Президент Белоруссии А. Г. Лукашенко говорил: «…так распорядилась история, что из общей духовной православной колыбели, из Святой Руси, выросли три братских, но самобытных народа, каждый из которых сегодня строит свое государство, создает свою государственность. Мы не пророссийские, не проукраинские, не пропольские. Мы не русские, мы белорусские». В другом случае, рассуждая о белорусском языке, он сказал: «Это наш родной язык, и мы должны его знать!.. Если мы потеряем русский язык, мы лишимся ума. Если мы разучимся говорить на белорусской мове, мы перестанем быть нацией». В этом суть исторического значения единения русских, украинцев и белорусов — думать на одном языке и воспитываться как русские в самом широком значении этого слова, но в душе оставаться белорусами, украинцами и русскими. Парадокс состоит в том, что эту тонкую душевную материю давно уловили представители других стран, которые всех выходцев из бывшего Советского Союза называют не иначе как русскими. Представители западной части Украины, прежде всего Львова и прилегающих к нему территорий, упрямо не хотят этого понять и принять. Они ставят знак равенства между русским воспитанием и русской экспансией и упрямо противопоставляют этому украинский национализм.
Вспоминаю связанный с этим случай. Находясь на Украине, я имел удовольствие общаться с одним весьма известным профессором. Это был действительно очень известный человек со своей историей, которого знал и любил весь юридический мир Советского Союза (относительно недавно он умер). В какой-то момент в разговоре он перешел на украинский язык. Конечно, что-то я понимал, но многие детали (а они были важны) от меня ускользали. Но, естественно, я не мог попросить профессора говорить по-русски, опасаясь, что он просто обидится. И вот в середине разговора у него зазвонил мобильный телефон, он извинился, сказал, что звонит дочка из США, и стал с ней разговаривать. И на каком же языке? На русском! Теперь я думаю: что это было? Намеренное унижение? Игра? Ведь если он действительно настолько уважает родной язык, что не может с гостями говорить на русском языке, то почему же с родными в домашней обстановке он не гнушается тем самым языком? Я не понимаю, зачем создавать сложности там, где их нет. Говорить, например, на английском языке, что иногда происходит. И украинец, и русский, разговаривающие между собой на английском языке, выглядят нелепо, если не сказать глупо. Отстаивание собственной национальной идентичности не должно превращаться в клоунаду и не должно идти на поводу у националистов. Беда в том, что национализм (любой, а не только украинский, русский или белорусский, хотя, конечно, белорусский национализм — это сродни выражению «живой труп», но белорусские националисты тоже, как ни странно, есть) не может быть средством решения каких-либо проблем.
Национализм, раз возникнув, не преодолевается ничем. Это болезнь, которая не поддается излечению. Спасением от национализма может быть только ампутация этой идеологии и длительная бесконечная изоляция представителей такой идеологии. Заигрывание с националистами и национализмом не может привести ни к чему другому, кроме как к насилию и человеконенавистничеству. В Уголовном уложении ФРГ раздел, посвященный борьбе с национализмом, справедливо называется «Защищающаяся демократия»[1]. (В русском литературном юридическом переводе он звучит как «Создание опасности для демократического правового государства», раздел 3. В ст. 86 говорится о запрете пропагандистских материалов, которые по своему содержанию направлены на продолжение стремлений бывших национал-социалистских организаций. На это же направлена ст. 86а «Использование опознавательных знаков антиконституционных организаций»[2].)
В США такие преступления называют преступления ненависти (кстати, в США соответствующие законы были приняты совсем недавно)[3].