После этих слов личный телохранитель Бориса Сергеевича слегка подтолкнул сына своего хозяина, давая понять, что ему уже начинают надоедать эти пустые расспросы трусливого мальчишки, который искренне боялся своего отца, но всячески демонстративно пытался доказать обратное. Но Михаил — суровый человек с врожденной философией служения более сильному духом — видел его насквозь. И от этого относился с презрением к единственному отпрыску своего господина, хоть и довольно-таки искусно скрывал это из уважения к Двардову-старшему. Вообще нужно сказать, что, глядя на Михаила, невозможно определить, что у него на уме. С одним и тем же выражением лица он может давать похвалу отличившемуся работнику и, ровно с теми же эмоциями, придушить человека голыми руками, если ему будет отдан приказ. «Хладнокровие и самообладание — две сущности одной из немногих добродетелей воина» — так всегда он отвечал на вопросы о его беспристрастия к делу. Хотя следует признать: посторонние люди не часто задавали ему вопросы. Остальную часть пути — длинный коридор от входа до кабинета Бориса Сергеевича — они шли молча. Ведь Егор все же опасался приближенного своего родителя (хотя не так сильно, как отца) и знал: если Михаил не хочет вести диалог (а болтать он никогда не любил), то лучше помолчать. Перед дверью в кабинет телохранитель остановился, давая понять, что дальше Егору нужно идти самому. Набравшись мужества, парень вошел вовнутрь. Оказавшись внутри кабинета, он не сразу заметил отца. Сам кабинет был весьма просторный, но все-таки находиться в нем многим было тяжело. Немного мрачное помещение со всегда закрытыми занавесками темно-красного цвета. Слева от входа находилась старинная деревянная вешалка, на которой неизменно висели пиджак да в зимнее время — шарф хозяина дома. У многих, да и у Егора, она вызывала ассоциации со спаленным в самой преисподней молодым деревцем. Если же приходили посетители, они всегда снимали верхнюю одежду еще в коридоре, хоть на этом и не настаивал Борис Сергеевич. Справа располагались доспехи средневекового рыцаря, причем не парадные, а боевые. На них отчетливо можно было рассмотреть вмятины, оставленные неприятелем в бою. Еще одна особенность доспехов заключалась в том, что глазницы закрытого шлема как будто бы наблюдали за смотрящим на них человеком, под каким углом не оказался бы взгляд наблюдателя. У левой стены расположился масштабный мраморный камин. Многим приходило на ум, что камин и вешалку создавались одним и тем же мастером, так как складывалось впечатление, что достали его оттуда же, откуда и «спаленное деревце». В длину он был примерно два с половиной метра. Две фигуры полуодетых девушек со склоненными головами держали крышку камина в позе древнегреческого титана Атласа. В целом, глядя на этот камин, можно было прямо-таки ощутить силу отчаяния этих скульптур. На самой крышке лежала одна лишь сабля, принадлежавшая какому-то хану «Золотой Орды». Спереди данного творения располагалось массивное кресло из красного дерева, под которым находилась шкура медведя, подстреленного самим хозяином кабинета. С противоположной стороны стоял деревянный книжный шкаф коричневого цвета. И, наконец, прямо напротив двери находился трехметровый стол овальной формы. На нем никогда не было ничего лишнего, лишь бумаги, настольная лампа, подставка для ручек и стеклянная пепельница самой обыкновенной формы.

Молодой человек уже было подумал, что отец вышел, пока Михаил его искал, но уже через секунду обнаружил хозяина кабинета в правом углу комнаты, наблюдающего из окна за цветением своего сада. Это был человек немногим более пятидесяти лет. Худощавого телосложения, чуть выше среднего роста, но все же ниже своего сына. Одевался он всегда просто и строго: белая или черная рубашка, серый костюм, черные туфли в сочетании с черным ремнем. Такую одежду мог себе позволить любой из его работников и подчиненных. Левую руку украшали золотые часы, сделанные ему под заказ в какой-то неизвестной мастерской, расположенной в самом сердце Швейцарии. Сколько они стоили, не знал никто, так как их владелец не считал нужным кому-либо об этом рассказывать. На безымянном пальце был надет массивный золотой перстень с выгравированной короной Российской Империи, на вершине которой располагался внушительный бриллиант. На правой руке также присутствовали кольца (простое обручальное и перстень — на мизинце, немного меньше первого, но выглядевшее также солидно). Украшением кольца был герб предков Двардовых: лежачий щит, на котором восседал орел. Некоторые считали, что семейство Двардовых когда-то являлось приближенным к самому Императору Александру III, но эту информацию Борис Сергеевич не подтверждал, однако, и не опровергал. Лицо у него было, как у уставшего человека, но всегда гладко выбрито. Практически полностью седые волосы на голове с небольшой залысиной в районе лба. Небольшой подбородок, тонкие губы, которые за последние десять лет забыли, что значит улыбаться. Впавшие щеки, множество морщин, нос среднего размера с горбинкой. Особо выделялись темно-карие глаза, глубоко опущенные и словно отделенные от глазниц. Вся их оригинальность заключалась в том, что, когда они смотрят на тебя, чувствовалась какая-то тяжесть, даже некая враждебность. Причем с кем бы Борис Сергеевич не вел разговор, смотрел он на всех одинаково, непременно, в глаза. В целом, если судить о его внешности и не брать в расчет немногие аксессуары, то его можно было бы сравнить с самым обыкновенным человеком с улицы. Несмотря на то, что он являлся одним из самых влиятельных и уважаемых людей страны.

— Здравствуй, сын, — начал Борис Сергеевич, — ты догадываешься, для чего я попросил тебя прийти?

— Ну привет. Попросил? Насколько я знаю, последним, что ты просил, было согласие маминых родителей на ваш с ней брак, а после их отказа…

— Довольно, еще слово, и ты почувствуешь разницу между моей просьбой и приказом, — все тем же спокойным голосом отец перебил молодого человека. Но этого оказалось вполне достаточно, так как Егор сразу же опустил голову и покорным тоном сказал:

— Нет, папа, я не знаю, для чего ты меня позвал.

— Я хочу, чтобы ты мне рассказал о своих друзьях.

— Ты же сам их прекрасно знаешь, это мои однокурсники, дети твоих партнеров или же…

Снова не дав договорить, отец перебивает сына:

— Я имею в виду твоих постоянно меняющихся друзей, про твоих безмозглых бездельников, прожигающих родительское состояние, я знаю достаточно. Расскажи мне, что это за люди, откуда они берутся и куда все-время пропадают.

— Новые друзья? О чем ты? Я, я не понимаю, — юноша старался говорить четко и быстро, чтобы скрыть нарастающую дрожь в голосе.

— Я напомню тебе. Мне стало известно о том, что у тебя стали появляться новые знакомые. В течение недели ты таскаешь их по своим распутным вечеринкам, знакомишь их с такими же дегенератами, как ты сам, покупаешь на мои деньги девок для них, а потом они исчезают, как из твоего круга друзей, так и из города вообще. Я повторяю вопрос: «Что это за люди, и что с ними происходит?».

Вопрос звучал все так же спокойно, но резкий тон давал понять, что Борис не желал долгого диалога. Понимая это, Егор пытался выкрутиться и быстро подобрать те слова, которые удовлетворили бы отца. Бегая глазами по комнате, словно пытаясь найти подсказку, он не придумал ничего лучшего, как задать встречный вопрос:

— Когда ты прекратишь следить за мной? Я уже не ребенок, и мне не нужна твоя горилла-нянька, которую ты ко мне поставил еще в детстве. Небось, это он тебе все докладывает? Каждый мой шаг, каждое слово, что я ел и когда я хожу отлить?

Закурив сигарету, Борис Сергеевич, не спеша, приступил к ответу:

— Насчет Фёдора я дал тебе слово, что он будет служить и хранить верность только тебе. И я его держу. Но я так же не скрываю, что многое знаю о том, что и как с тобой происходит, вплоть до того, как звали бабушку той девки, что ты снял в субботний вечер. Но все же я хотел бы, чтобы ты мне сам рассказал о происходящем с этими ребятами. А пока ты попытаешься найти в себе силы и смелости, чтобы все мне честно рассказать, я хочу поведать тебе историю об одной моей крупной сделке. Полтора года я лично вел переговоры с некой компанией. Завтра мы должны были подписать договор, в котором четко прописано, что после утверждения я стану абсолютным монополистом в поставках леса на один очень крупный мебельный завод в Италии, также, по устной договоренности, мой лес через Италию будет доставляться и в другие страны Европы. Эта сделка повысила бы доход нашей семьи примерно на десять процентов. Ты хоть можешь себе представить сколько это? Ну да ладно… но вдруг происходят странные обстоятельства: у господина Стефано Поглливи, владельца контрольного пакета акций этого самого итальянского завода, внезапно жизнь самоубийством заканчивает его единственный сын, девятнадцатилетний жизнерадостный молодой парень, подающий надежды в живописи. На Родине, в Италии, его ждала молодая девушка, на брак с которой уже дали одобрение родители двух влиятельных европейских семейств. В целом, ничто не предвещало беды. Но она произошла. Мой друг Стефано, узнав о смерти своего наследника, так и не смог справиться с горем и сошел с ума. Ты когда-нибудь видел, как взрослый и весьма неглупый человек сходит с ума? Ему сообщили скорбную весть прямо в моем ресторане, где мы обговаривали последние мелочи. Бедняга вначале не поверил и на эмоциях ударил свою помощницу, которой не посчастливилось стать гонцом дурных вестей. Но не прошло и двух минут, как ему позвонила госпожа Поглливи и, разрывающимся от горя голосом, обвинила мужа в смерти их мальчика. После услышанного Стефано обронил телефон, пустил слезу и резко поменялся во взгляде. Сел прямо на пол и с силой стал колотить себя по лицу. Это продолжалось до тех пор, пока его не привязали к носилкам, чтобы он не убил себя. Его жажда самобичевания продолжается до сих пор. Врачи говорят, что разум его оставил, а чувство вины — нет. Кстати, как звали парня?

— Откуда мне знать? Что я должен помнить всех итальяшек Москвы? — отводя взгляд, невнятно пробурчал светловолосый юноша.

Затушив скуренную сигарету, медленно, подчеркивая каждое слово, Борис повторил вопрос. Егор знал, что, когда отец быстро курит, он сдерживает себя. Сигарета улетела за минуту.

— Как звали парня?

Понимая, что отец сам знает ответ на свой вопрос, он не стал увиливать и, опустив глаза, как провинившийся школьник, тихо ответил: