— Дэвид, — сказала мать, — какая приятная неожиданность.

— Здравствуй, сын, — сказал отец. Я сел. Майлз тактично удалился; пошел прогуляться, оставив меня наедине с родителями.

— Я знаю, о чем вы думаете, — кивнул я в сторону газеты, — вы думаете о том, как вам всё это пережить.

— Знаешь, сын, — сказал отец, — дело не в нас, дело в церкви. И в тебе самом. Ты можешь потерять свой сан.

Понимая его беспокойство обо мне, я промолчал.

— Что ты собираешься сделать, когда вернешься в Филипсбург? — спросила мать.

— Я еще не думал об этом. Мать достала из холодильника бутылку молока.

— Ты не будешь возражать, если я дам тебе совет? — спросила она, наливая мне стакан молока (она всегда хотела, чтобы я поправился).

Мать никогда не спрашивала разрешения давать мне советы. Однако на этот раз она стояла с бутылкой молока в руке, ожидая, когда я кивну в знак согласия. Она как будто понимала, что в этой борьбе я сам должен бороться за себя и, может быть, не желал ее совета.

— Когда ты вернешься домой, Дэвид, не торопись признаться в том, что ты был не прав. Пути Господа неисповедимы. Может быть, это часть Его плана, которого ты сейчас не можешь видеть целиком. Я всегда верила в твой здравый рассудок.

По дороге в Филипсбург я все время размышлял над словами матери. Какой здесь может быть план Божий? Что хорошего могло принести мне это поражение?

Я отвез Майлза домой и поехал к себе домой боковой улицей. Если можно проскользнуть незамеченным на автомобиле, то именно это я и пытался сделать. Я закрыл дверцу машины так, чтобы она не хлопнула, и почти на цыпочках прошёл в свою комнату. Там была Гвен.

Она подошла ко мне и обняла.

— Бедный Давид, — сказала она и только после долгой паузы спросила: — Что случилось?

Я подробно рассказал ей, что произошло с тех пор, как мы расстались. Затем я сказал о словах матери, о том, что, возможно, всё не так уж и плохо.

— Тебе будет очень трудно объяснить всё это всему городу, Дэвид. Телефон трезвонит не переставая.

И он продолжал звонить еще три дня. Один чиновник из городского управления накричал на меня. Мои коллеги, церковные служители, сказали мне, что все это дешевая самореклама. Когда же, наконец, я решился выйти из дома, меня провожали неодобрительные взгляды. Один человек, который всё время пытался оживить деловую активность города, пожал мне руку, похлопал по плечу и сказал:

— Да, пастор, вы действительно прославили старый Филипсбург.

Но тяжелее всего была встреча с моими прихожанами. Они были вежливы и молчали. В то утро я взглянул на свою проблему с кафедры честно, без обмана.

— Я знаю, вас мучают некоторые вопросы, — сказал я, обращаясь к людям, сидевшим с окаменевшими лицами. — Прежде всего, я хочу сказать, что ценю ваше сочувствие, но вы, наверное, думаете: "Какой болван этот проповедник, который думает, что любая его причуда есть веление Господа". Вы вправе так думать. И на самом деле все случившееся выглядит так, как будто я перепутал желание Бога со своим желанием. За это меня жестоко унизили. Может это послужит мне хорошим уроком в дальнейшем? А теперь давайте откровенно