Глава 49

Прохладный утренний воздух приятно бодрил, по поверхности небольшой речушки, мутной и грязной, как и все, что вошло в контакт с человеческой цивилизацией, плыла белая пена и бытовые отходы.

Гриша с Ярославной сидели на крутом берегу, наслаждаясь покоем и безмятежностью. Ярославна была молчалива и задумчива, чего Гриша уже совсем не мог понять. Все закончилось, темные силы повержены, Толстой, гнида жадная, жестоко ответил за свои злодеяния. Тут бы радоваться, отметить это дело, а не грустить непонятно из-за чего.

Глядя на мрачную, погруженную в задумчивость Ярославну, всю такую сосредоточенную, хмурую, безрадостную, всю такую, будто кредит в банке взявшую, Гриша возненавидел ее родителей. Изверги! Наверняка ведь истязали бедную девочку, заставляли учиться, книжки читать, гулять по ночам с мальчиками не пускали, пиво и водку запрещали, за запах табака грозились убить и съесть. И вот результат: морально изуродовали хорошую девчонку. Ей бы сейчас жизнью наслаждаться, пока молодость позволяет, ей бы посвятить свои лучшие годы сексу, алкоголю, наркотикам и танцам в ночных клубах, а она что? Сидит, как мокрая кошка, и думает о том, как спасти все человечество. Да таких родителей, как ее, надо в тюрьмы сажать!

Вот Гриша отнюдь не рвался спасать человечество. Гриша был последователен в своих убеждениях. Он считал, что если уж ему плевать на отдельных людей, то и на все человечество следует плюнуть тем более. А Грише было плевать на людей, потому что ничего хорошего эти люди ему не сделали, а плохого было столько, что он бы еще сам помог с человечеством расправиться.

Нет, Гриша не мечтал о глобальных альтруистических глупостях. Он хотел простых земных радостей. Мечталось ему, что они с Ярославной вернутся в мир крепостного права, при помощи жезла Перуна захватят себе небольшое имение, и заживут в свое удовольствие. Гриша уже запланировал, что все служанки в доме будут блондинками с приятными глазу фигурами, и что каждое утро на завтрак ему будут подавать его любимое блюдо – куру-гриль. А еще у него будет столько пива, сколько он захочет, и будет огромный телевизор, во всю стену, и будет тысяча и один диск с порнографией.

Особенно радовало то обстоятельство, что все эти мечты отнюдь не являлись бесплотными грезами, кои он частенько порождал в бытность свою простым грузчиком. Тогда эти эротические фантазии оставались просто фантазиями, но теперь у него имелось средство для достижения своих желаний. Жезл Перуна, могущественный артефакт далекого прошлого, наследие давно исчезнувшей цивилизации, принадлежал и повиновался ему. И, казалось бы, самое время плюнуть на все и начать жить для себя, но Ярославна, похоже, имела на будущее иные планы.

Была у Гриши мыслишка сказать Ярославне, что ему в кустики приспичило, а вместо этого сбежать в иное измерение, но он не мог так поступить. Во-первых, к Ярославне он привязался, и, во-вторых, Ярославна была тем человеком, который требовался Грише для ведения беззаботной, полной наслаждения, жизни. Умная и образованная Ярославна могла вести дела, решать проблемы, руководить закупками, командовать прислугой, организовывать сельскохозяйственные работы на полях, закупать для Гриши новых блондинок. Без такой хозяйки, как чувствовал Гриша, его помещичья идиллия продлится недолго. Прецедент уже был, когда он на втором дне правления умудрился спалить барский особняк и морально разложить всю прислугу. И это уже не говоря о холопах, которые до сих пор, не кормленые и не поеные, ходили по окрестным полям и возносили хвалы господу. Нет, без Ярославны он никак не сможет управиться с имением. Следовательно, ее требовалось уговорить.

Для начала Гриша решил взбодрить подругу.

– Чего такая хмурая? – спросил он жизнерадостно, и осторожно потрепал Ярославну по плечу.

– Нет поводов для радости, – мрачно откликнулась девушка.

– Как это нет? – изумился Гриша. – А в клочья порванные опричники, а жестоко наказанный Толстой? Тут повод для целого праздника. Мы всех победили. Ура! Пора бы и о себе подумать. Я тут, кстати, уже о нас подумал, и кое-какие планы набросал. Сейчас я тебе все расскажу, и тебе точно понравится. Ты, конечно, если захочешь, можешь кое-что поменять, или от себя предложить, но учти: у нас над кроватью будет висеть плакат с терминатором. Это не обсуждается. Значит, я предлагаю следующее: мы с тобой отбираем у законных хозяев имение (как это делается, я уже знаю – у меня опыт по этой части), закупаем пива, чипсов, большой телевизор, тысячу дисков с фильмами про групповую любовь, двадцать восемь блондинок….

– И ждем в гости опричников? – язвительно перебила его Ярославна.

– Опричников? Да ведь мы их всех перебили. В основном, конечно, я. Ты помнишь, как крут и беспощаден я был? Признай, что от меня на версту разило суровой мужской сексуальностью.

– Орден опричников не повержен, – возразила ему Ярославна. – Мы перебили лишь пешек, а вот кукловоды до сих пор живы и здоровы. И продолжат творить зло, не сомневайся в этом. И кроме нас больше некому их остановить. Понимаешь?

– Понимаю, – тоскливо вздохнул Гриша. Он действительно все понимал. Его опять пытались впрячь в работу, за которую, вероятно, вновь не будет заплачено ни миллиона, ни блондинки. С другой стороны, плюнуть на опричников было нельзя. Гриша чувствовал, что пока эти злодеи живы, они не дадут ему покоя ни в одном из миров.

– Так ты со мной? – спросила Ярославна.

– Как будто у меня есть выбор, – проворчал Гриша. – То есть ты не подумай, что я испугался, ничего подобного. А то решишь, что запугала Гришу, он и согласился. Гриша вообще не трус, ничего не боится. У кого хочешь, спроси. Это я сам решил тебе помочь, потому что одна ты точно пропадешь. Это раньше ты была крутая Ярославна, которая каратэ умеет делать, и все дела. А теперь ты Матрена. Матрена каратэ не умеет. Матрена умеет только кровать заправлять и вещи утюгом гладить. Ты же совсем беспомощная. Захочет кто-нибудь над тобой надругаться… ну, ты поняла, в каком смысле, ты же и постоять за себя не сумеешь. Станешь кричать, звать на помощь, а никто не придет. Народ сейчас злой, эгоистичный. Сидят все по своим норам, на других чхать хотели. Но я не такой. Я тебя не покину. Так что если кто-то захочет над тобой надругаться в извращенной форме, я ему свой жезл продемонстрирую, и скажу – в очередь! Я первый к этой кассе.