— Генрих. Друг. Я слышу некоторую неуверенность в твоем голосе. Скажи честно, ты настроен меня обмануть?

Вместо обмануть Родионов использовал иное слово, гораздо более емкое по звучанию.

— Нет, — сдавленно ответил Станкевич.

— Понимаю, — покивал Родионов. — Понимаю… Генрих, ты сейчас все еще ищешь пути спрыгнуть с поезда? Ты еще не понял, что таких путей у тебя просто нет? Ты серьезно намереваешься меня обмануть?

— Нет, ты не так понял.

— Я все так понял, друг. Это ты ничего до сих пор так и не понял своей тупой головой! Ты либо можешь купить своей дочери достойную жизнь, получив забвение и даже похороны с воинскими почестями, либо же окажешься в позорной яме навсегда, отправившись зону топтать и мундиры для родной милиции шить остаток жизни. Мне даже ничего не нужно будет делать, тебя не преминут смешать с грязью все те, кто не забыл как ты вел себя, когда была возможность показать свое истинное лицо. Отыграются на тебе, и на твоей дочери. Тебе напомнить хотя бы пару фамилий?

— Я все понял, Дим. Я обещаю, что сделаю как договорились.

Родионов долгим взглядом посмотрел на отнявшего от лица пакет со льдом Генриха, после чего кивнул.

— Вот и отлично. Не хворай.

Родионов поднялся. Посмотрев еще раз на вмятину на месте лица у портрета, он покачал головой, после чего не прощаясь и не оборачиваясь направился к выходу из кабинета.

— Генрих? — обернулся он от самой двери.

— Да?

— Ты название благотворительного фонда запомнил?

— Что?

— Генрих, ты реально придурок или сейчас притворяешься?

— Справедливое что-то.

— «Справедливая помощь».

— Да, запомнил.

— Выполняй. Хоть что-то хорошее в своей жизни сделаешь, — с этими словами Родионов закрыл за собой дверь.

Станкевич убрал подтаявший, но еще холодный пакет от лица и долго смотрел Родионову вслед. Несколько минут, не меньше, после чего открыл ящик стола. Таким же долгим взглядом он посмотрел на свой наградной пистолет, потом резко захлопнул ящик и снова откинулся в кресле, вновь прислонив к лицу холодный компресс.