– А как? И поясните: вот вы утверждаете, что после приема вашего снадобья человек исполняет любую услышанную команду. То есть все сказанное кем угодно и откуда угодно? На стадионе, где собралась толпа, вовсе не безъязыкая? Это как вы представляете?
– Пан следователь, позвольте пояснить. Мой препарат практически идеально действует при индивидуальной работе. Если даже Аксенов, который специально не обучался, а лишь видел иногда, сумел со своей девушкой так. С группой возникали проблемы – все ж психика у людей различается, что требует разной дозировки и времени действия. Я решил это – введя «код запуска», так я называю некие действия, склонные с гипнотическими, например гармоничная музыка, свет – а затем, в тишине, резкая команда! И добился работы с «центром счастья», удовольствия – что позволило увеличить дозу. Условно говоря, выполнение команды как бы «разряжает» психику, расходует действие препарата. То есть, пациенты бы все встали запели, испытывая при этом высший комфорт – и продолжали бы, пока не закончится эффект, у каждого индивидуально. Но я не мог предусмотреть, что по чьему-то приказу отключат иллюминацию и заставят непрерывно исполнять патриотические песни. А у препарата есть побочный эффект – при большой дозе, если команда не поступила, спустя какое-то время психика «разряжается» сама, извлекая из подсознания все самое «фрейдистское», все страхи, кошмары, темную сторону. И случилось то, что случилось… но поверьте, я ничего не приказывал Каплану!
– Значит, звукооператоры стадиона – тоже ваши люди? Кто из них – Дзездик, Яворский, Кочмар?
– Яворский. Поверьте, он должен был лишь обеспечить музыкальный фон. И в нужную минуту поставить «Еще Польша не сгинела». Больше он ничего не знал.
– Тот не знал, этот не знал. Никто ничего не хотел – а в результате, восемнадцать убитых, включая Третьего Секретаря. И кто за это ответит?
– Пан следователь, так ирония судьбы – что все пошло из-за чьей-то самодеятельности. В деле, должном привести к идеально управляемому обществу! Аксенов украл препарат – вызвав совершенно ненужную огласку. Ковальский перестал верить мне на слово, потребовал результат. И кто-то отключил аппаратуру на стадионе. Все в итоге пошло вразнос – но неужели вы допустите, чтобы такое открытие пропало? Массовое производство энтузиастов-рабочих и героев-солдат! Не говоря уже о тайных делах – ну вы понимаете, пан следователь…
– А это уже как суд решит. Конвой! Увести!
Читаю протокол допроса этого гаврика – и жутко хочется приказать своей властью тут же вывести его в расход. Без всякого суда – в исключительной ситуации мы, «инквизиция», имеем и такое право.
Додумался, сцуко – это что выходит, башни Неизвестных Отцов из еще не написанного романа нашего гения фантастики? Каждое утро все дружно принимают – а если в водку его зелье мешать, и бесплатно народу по чарке выдавать, какой будет охват? – а затем репродукторы ревут, ура-ура, во имя великих свершений! Пока у него что-то еще не доведено – так ведь доведут, если за это не кустарь-одиночка возьмется, а целый НИИ? И что в итоге выйдет – да тут Оруэлл галстук свой съест! Нет уж, не хочу я в таком мире жить, как бы он ни назывался, хоть трижды коммунизм! И кто такое придумает – пусть сдохнет.
Останавливает меня лишь то, что в данный момент надо мне и свою шкуру спасать. То есть перевести стрелки на кого-то более виноватого, чем я – и чтобы вина его была очевидна и доказана! Вот кого главзлодеем назначить, Бельковского или Ковальского, я еще не решил. Ну и прочих «Белых Орлов» – уж простите, но так ваша карта легла, впутались в такие игры! Ну а я лично – сделал все, что мог, пресек, предотвратил – черт побери, там же в худшем случае, трупов могли быть сотни, а то и тысячи! Если бы военнослужащие Корпуса Спасения (и простые солдатики, переодетые в форму КС) не оказались бы тут, под рукой, и не действовали бы предельно быстро. Так что в крайние – не хочу. Поскольку искренне верю, что не заслужил.
Потому, следующий допрос решаю провести лично – узнав, с кем придется беседовать. Устраиваюсь поудобнее, для вида раскладываю на столе бумаги. И проверяю магнитофон, скрытый в тумбе стола.
– Вы?
– Простите, пани Бельковская, позвольте представиться еще раз – отвечаю вежливо – Кудрин Валентин Георгиевич, состою не в МГБ, а в Службе Партийной Безопасности. В задачу которой входит не столько ловля конкретных виновных, как квалификация деяния с точки зрения опасности для советского государства и коммунистической идеологии.
– Я вам не верю! Вы – лжец.
– Пани Бельковская, вы вправе думать все что вам угодно. Но вашего брата обвиняют в организации массированного террористического акта, да еще с покушением на Первого Секретаря. А он пытается уверить следствие, что занимался чистой безобидной наукой. И так уж вышло, что я единственный, кто может облегчить или наоборот, отяготить его судьбу. Вам есть что сказать по этому вопросу?
– Вашу контору зовут «инквизицией»? Так бейте меня, пытайте! Если вам нужно вырвать признание – я боюсь боли. А после, когда меня отправят на костер – надеюсь, окажут последнюю услугу, подарив легкую смерть? Я все же не Муссолини, которого сожгли заживо, по приговору ваших коллег!
– Пани Бельковская, не паясничайте. Нашу службу интересует вовсе не признание, а истина. Воздать каждому по вине его – но не больше. И не меньше.
– «Бойтесь справедливости – вы можете ее получить».
– А по-вашему, мы должны вашего брата и его сообщников похвалить и отпустить – за то, что он сделал? Восемнадцать погибших и два десятка покалеченных – чем виноваты перед людьми и перед богом?