– Прости, – выдавила она из себя, когда юноша покинул дом вслед за ней. – Очень трудный день, понимаешь?
На обратном пути Лиза якобы случайно вспомнила о бабушке, сообщила своему несчастному жениху, что хочет порадовать ее новостью о предстоящей свадьбе, и практически сбежала, не дав тому никакой возможности ни возразить, ни выступить в роли сопровождающего. Так Илья в недоумении поплелся на другой берег озера, а девушка вернулась к обиталищу Луки.
Замысел изначально был довольно прост – выведать, где спрятаны накопления, тайком вытащить их и сбежать. Увы, столь легкому замыслу пришлось туго в схватке с тяжеловесом, ибо никто не предполагал, что обувной шкаф, скрывающий заветный тайник, окажется неподъемным. И стучала об него кулаками Лизавета, и пыталась содрать заднюю фанеру, скрепляющую толстые стенки, и обхватывала, чтоб оттащить подальше – все без толку.
– Боже, нет, – молила она, дергая этот деревянный гроб для обуви во все стороны. – Нет, нет, нет!
Отчаяние, впрочем, придало ей сил, и при очередном толчке деревянная громада рухнула со страшным грохотом и раскололась – полетела рваная, неказистая обувь, поднялся столб вековой пыли, серебристой в свете фонаря, но вскоре все стихло и замерло, пыль улеглась, стены дома перестали дребезжать, рябь в воздухе, которая часто возникает при резком падении чего-то очень тяжелого, сникла. Девушка выдрала нужные половицы, жадно схватила сверток с деньгами и уже собиралась бежать, но что-то внутри у нее екнуло – то ли зашевелилась совесть, то ли проснулась благодарность. Она достала зачем-то бусы, полюбовалась некоторое время алыми отблесками, потом развернула пачку, отщипнула половину денег, как ей казалось (на самом деле несколько меньше, глаза от внезапного приступа чувственности соврали) и действительно отправилась к Инне Колотовой.
Пользуясь бабушкиным болезненным состоянием, Лиза загодя оставила там все необходимые вещи, а именно небольшой чемодан и две сумочки для предметов первой необходимости, так что оставалось лишь забрать их. Инна встретила внучку тепло, стала приглашать на чай, но девочка отмахнулась, оставила старухе несколько купюр из пачки Луки, показывая тем самым особую родственную привязанность, и двинулась в путь.
Стремительно пересекла уже знакомое поле, с приходом весны посеревшее и насквозь промокшее, дождалась поезда да навсегда покинула ненавистные родные края.
Ощутила ли она свободу там, в душном вагоне? Нет, никакой свободы не было. Вообще ничего не было, так что Лизавета пустым и тупым взглядом уставилась в мутное, дребезжащее от хода состава оконце. Снаружи скучно мелькали голые деревья, а за ними и перед ними тянулись две равные полосы – серая земля да иссиня-черное, как сгнившая слива, небо.
Глава восьмая. Поиски Лизы
– Инна, открывай! Лизавета потерялась!
Лука кричал и долбился то в оконную раму, то прямо в стекло, но никакого ответа не последовало. Правда, в доме через некоторое время загорелся свет, а по шторам скользнула скрюченная тень, словно хозяйке захотелось подглядеть, кто к ней ломится. Проводив эту смазанную тень взглядом и немного выждав, Лука снова постучал. И опять на плотную ткань шторы лег темный силуэт, замельтешил, заметался, но по-прежнему никто не откликнулся. Незваные гости дважды обошли дом, не зная, каким еще способом привлечь к себе внимание, потоптались у крыльца и собрались было уйти ни с чем, но позади послышался наконец скрип чуть приоткрывшейся двери, а в спины им глухой дрожью врезался старческий голос:
– Лука, ты?
– Я, я, открывай.
Звякнула цепочка, дверь с уже знакомым скрипом подалась вперед, и на пороге появилась сгорбленная Инна, с лицом сухим, землистым да в морщинах, которые особенно глубоко пролегали по лбу, как бы стекая кожаными складками к переносице, и по углам плотно сжатого рта. Руки у пожилой женщины были от нелегкой жизни жилистые, а глаза – от той же жизни – тусклыми и колючими, с навечно засевшим в них подозрением чего-нибудь непременно дурного, отвратного в любом, на кого они смотрели.
– Так поздно, – промямлила старуха, при каждом слове поджимая рот, как бы разваливающийся от усилия на две беззубые половинки. – Я ж грешным делом подумала, Тамару черти несут. А ты проходи, проходи… погодь-ка… кто там с тобой?
Колючие глазки неодобрительно уставились на Илью, топтавшегося позади отца.
– Сын мой, – пояснил Лука, перешагивая порог. – Неужто не помнишь?
– Отчего же, помню. Поди, из ума еще не выжила, – крякнула Инна, хотя по тому, с каким недоверием глядела на юношу, стало ясно, что на самом деле нисколько она не помнит ни его, ни даже того факта, что у соседа имеется сын.
Впрочем, когда Илья входил в дом вслед за родителем, от робости цепляясь спиной за дверной косяк, хозяйка вдруг развеселилась и громко произнесла:
– Чего жмешься-то, дурень? Никто не кусается тут, – потом взгляд ее умаслился каким-то теплым чувством, и она добавила с непонятной гордостью в голосе: