И три дня до начала занятий. Когда должны объявить, что со стипендиями и зарплатами. Беспорядки готовят, чтоб масла в огонь?
Федоров, как узнал, то предложил вообще закрыть университет к чертовой матери – временно, до особого распоряжения. Или, по крайней мере, «украиноязычные» потоки. Кому не нравится – тот нехай учится по-русски, бисова кровь!
Ну нет, мы на такое пока не пойдем. А вот с гражданином Линником небольшой спектакль разыграем. Которого он от нас ну совершенно не ждет – никогда советская госбезопасность так не работала, мы ведь не какие-то «эскадроны смерти». Помощь только нужна от местных товарищей – и чтоб не вышло в процессе «своя своих не познаша», и помещение, совсем не похожее на казенное, ну и конечно, транспорт, клиента упаковать.
Запросил санкцию от Пономаренко. Чтоб опять в самодеятельности после не обвинили. Жду ответа.
«Отчего ты на фронте не погиб, сволочь? Был бы тогда героем», – сказал тот, с кем Горьковский еще вчера в пивную ходил. Сержант Левада, здоровенный хохол, чемпион спартакиады по штанге и гирям. Теперь же старался – поскольку «московский товарищ приказал». Допрос четвертной степени – с вредом для здоровья допрашиваемого не считаться, лишь бы был жив, в здравом рассудке и не глухонемой. Прочие бывшие сослуживцы делали лишь «как положено», а этот усердствовал – поскольку мечтал о карьере (и что с того, что сержант ГБ равен армейскому летехе, хочется выше взлететь).
– Отчего ты не погиб, гад? И во враги теперь.
Горьковский прослужил в ГБ девять лет. Сам не раз участвовал в допросах, и третьей, четвертой степени – но там были настоящие враги: фашистские каратели, бывшие беляки, власовцы, бандеровцы и прочие предатели. Теперь же коммунисты били коммуниста – потому что так сказал этот, прикидывающийся товарищем-фронтовиком.
Предатель ведь не обязательно трус. И даже, это понял Горьковский лишь теперь, не всегда пособник врага СССР. Можно представить Мечика из «Разгрома» Фадеева или даже Присыпкина-«клопа» – умелыми бойцами с выучкой как беляков-офицеров, удачливых и не боящихся драться за
– Отчего ты не погиб, тварь?
Видит ли это товарищ Сталин? Наверное, нет – раз он сказал, оценим каждого по делам его. Не понимая, что самые благие дела, совершенные из гнилых побуждений, становятся в итоге своей противоположностью. Этот, московский – если и в самом деле был одним из тех, кто Гитлера поймал, и прочее, ведь ордена, а тем более Звезды Героя просто так не дают – стал образцом для подражания, и скольких правильных советских людей сбил и еще собьет с истинного пути своим примером? И верно говорил Сергей Степанович – «у всех баб, по существу, всегда самое главное, чтоб дом, муж, хозяйство, дети», – вот и Ганна правильные слова слушала с охотой, а как приперло, так показала слабину. И московский считал это нормой – искренне удивлен был, «это же
– Отчего тебя не убили, погань?
Коммунисты пытали коммуниста – как в гестапо. Но это было не так страшно, как под пентоталом. Горьковский знал, что это такое – и тоже видеть приходилось раньше. Но также слышал, что даже при этом можно не предать – на курсах им рассказывали об английской разведчице во Франции (имя забыл), выдержавшей гестаповские пытки и уколы скополамина (правда, утверждалось, что она, индуска по рождению, владела каким-то тайным умением отключать сознание и боль). Но принцип был известен – максимально сосредоточиться на чем-то постороннем, думать лишь о том, и тогда остается шанс, что даже «эликсир правды» не развяжет язык.
– Звезды вырезали у нас на спинах беляки. Живьем закапывали в землю, жгли в паровозных топках. Отрекитесь – но лишь слова в ответ из горящих глоток: «Да здравствует коммунизм!»
Самым простым было – читать стихи. Но Маяковский был слишком сложен, нужна более простая рифма. И Горьковский повторял:
– Заковали барабанщика в цепи. Посадили в каменную башню. Самой страшной мучили пыткой. Но не выдал он военную тайну!
Откуда эти слова – вроде бы из Гайдара: башня, цепи, военная тайна, судьба барабанщика. Горьковский повторял их и вслух, и мысленно, раз за разом – и когда его привязывали к креслу, чтобы сделать укол, и когда били резиновой дубинкой и творили иные процедуры. Требуя дать показания на Сергея Степановича, на других товарищей – хорошо, значит, пока на них еще ничего нет, только бы выдержать, как наши подпольщики в гестапо, только бы не сдаться!
– Ну что, молчит пока наш херой? – московский приходил еще раз, уже в пыточную камеру, воняющую кровью, дерьмом и мочой. – Себя не жалко, о других подумай, кого за собой повели. Ничего – мы лишь таких упертых, как ты, к стенке или по этапу. А остальных – спасем, уж я сам о том позабочусь!
Горьковский хотел с ненавистью плюнуть – но не смог. Те из организации, кто шел по правильному пути, не понимая, а лишь веря – с такой же легкостью станут предателями, поверят ведь Герою. «А кто малых, по Божьему пути идущих, совратит – то легче тому будет, если его живым бросят в геенну огненную», – один попик так говорил, в сорок девятом, за час до расстрела. Нет Бога, и рая и ада нет, это поповские бредни – но наших сбивать с пути не смей, пусть лучше они в лагеря все пойдут, слышишь, ты, гадина! А за нами придут другие – кто не захочет, чтобы коммунизм был растоптан такими, как ты!