Из такого умозаключения следовало несколько коварных вопросов. Первый и очевидный — отчего у Деева и его батюшки разные фамилии. И второй — косвенный. Прошкин неоднократно видел фон Штерна, хотя и не был лично с ним знаком — старик крепкий, деятельный и социально активный — именно он ратовал за открытие в Н. музея атеизма, пропагандировал занятие какой-то диковинной оздоровительной китайской гимнастикой, и по утрам обливался ледяной водой в любую погоду! Словом — человек здоровый. Физически и психически. За таким присматривать — нет нужды. С чего тогда Баеву, блестящему студенту, ловкому интригану с огромными связями — после смерти отца взбрело в голову вдруг попросится в Н., чтобы за якобы больным дедулькой присматривать? И вообще — почему приехав с благородной целью скрасить последние годы старика Баев не поселился у фон Штерна и даже до сих пор не сподобился навестить его?

Прошкин пожал плечами:

— Зачем вам Александр Дмитриевич кладбище? Вы прекрасно можете подъехать к дому на автомобиле или пешком подойти с центрального входа. От управления — максимум полчаса идти — прогулочным шагом…

Баев как-то нехорошо ухмыльнулся:

— Мой дедушка — вздорный старикан, он не может мне простить… Это долгая история и вам она не интересна будет. Достаточно сказать, что фон Штерн — синолог. Покойный папа тоже. Во всяком случае он учился именно той специальности, хотя и не успел получить диплома. А я — арабист.

Прошкин не видел в ситуации ничего такого уж трагического — тем более он понятия не имел кто такой «синолог». Заметив его замешательство Баев начал растолковывать свои династические проблемы:

— Фон Штерн — синолог. Специалист по Китаю и Магнолии — со значительным научным авторитетом. Он настоял, чтобы папа пошел по его стезе, мой отец — Дмитрий Алексеевич был фантастически талантливый человек, и тоже в студенческие годы подавал большие надежды как ученый — синолог. Но предпочел военную карьеру. Дед был вне себя. Они поссорились. Когда мы переехали в Москву в тридцать пятом, папа попытался с ним восстановить отношения — он очень переживал, что все так скверно вышло. И ему даже это отчасти удалось. Фон Штерн надеялся, что папа уйдет в отставку и продолжит заниматься наукой. Но папа считал, что наукой следует заниматься мне. Хотя я поступил в университет, на факультет востоковедения, но Китай мне был не интересен, у меня персидские корни и я предпочел арабистику. Старик снова выше из себя и они с отцом снова поссорились. Теперь старый маразматик меня просто ненавидит!

— Да, по-моему, крепкий старик, ему до маразма еще далеко… — заметил Прошкин. Баев побледнел, выпрямился и сложил руки накрест на груди, и сразу стал похож на театрального Гамлета:

— Знаете, товарищ Прошкин, этого замечательного старика дважды убить пытались. Да. Как раз в тридцать шестом при попытке ограбления, убили его охранника — монгола, который жил у дедушки много лет. И его самого убили бы, если бы папа не позаботился об его охране и переезде в Н.! И ни капли благодарности, простого письма не написал отцу за все это время — ни разу! Не звонил, не навешал! Даже на похоронах не появился, а когда я к нему заходил, и просто умолял его на похороны прийти и отца простить — просто наорал на меня и выставил за дверь. А ведь папа даже уже перед самой смертью о нем вспоминал, беспокоился…

Баев изящным жестом извлек позолоченный старинной работы портсигар, вынул тонкую сигаретку и тоже закурил:

— Старый болван не хочет понимать, что его могут убить в любую минуту! Я так переживаю. Я ведь папе клялся, что этого не произойдет, что я буду за ним присматривать…

Ну вот, чем дальше в лес, тем больше дров. Прошкин был в полном недоумении. В депеше об охране ни слова не было о том, что фон Штерна пытались не только обокрасть, но и убить.

— Кто его убьет? Враги народа или может немецкие диверсанты? — не без ехидства полюбопытствовал Прошкин, убежденный в незыблемом спокойствии криминальной обстановки в городе Н..

Баев посмотрел на Прошкина как на безнадежного кретина:

— У дедули есть коллекция. Он собрал ее во время своих путешествий по Китаю, Монголии, Непалу. Это уникальные раритеты. Их очень сложно оценить. Он никогда полностью не демонстрировал своего собрания. Только публиковал отдельные описания. Многие даже считают, что описанные объекты — не более чем плод живого воображения ученого. Но это не так. Все описанные предметы действительно существуют. На самом деле ценность представляют так же уникальные рукописи, книги, его полевые записки и зарисовки профессора, карты экспедиций. Да еще и этот идиотизм. Дедушка, знаете ли, всю жизнь коллекционирует карты кладов и сокровищ — разных времен и народов…

Прошкин даже присвистнул. Конечно — карта клада — это тебе не какая-то рукопись или невразумительный раритет — который в состоянии оценить 2–3 высоколобых очкарика, а потому быстро продать такую вещь какому-нибудь обычному уголовнику уже совсем не просто. Карта клада — вещь привлекательная для любого любителя легкой наживы и просто романтически настроенного гражданина. Действительно фон Штерну стоило опасаться за свое имущество, да пожалуй, и за здоровье тоже.