– Да? – Он удивленно поднял бровь. – И что же вы предлагаете, Катя?

– Для того, чтобы язык раскрылся, нужно свободное, ситуативное общение, нужна смена обстановки. Скажем, поход в театр, в кафе, в музей.

– Ну так за чем же дело стало?

– За вами, – храбро ответила Катя.

– То есть?

– Обычно педагоги совершают такие вылазки со своими учениками.

– Вы что-то путаете, барышня. Частные педагоги, возможно. Я и так оказал вам, как своей лучшей ученице, слишком большую любезность, согласившись на дополнительные занятия за счет своего личного времени.

– Так окажите еще одну. Чтобы любезность была полновесной. – И, не замечая возмущения, вспыхнувшего в его прищуренных глазах, она продолжала, мечтательно закатив глаза: – Представляете, как было бы здорово, если бы мы смоделировали театральный диалог в театре, а, скажем, любовный – в Александровском саду на скамейке…

Ничего не ответив, он начал собирать свои вещи в кейз, как хлыстом щелкнув запорами.

– Пал Палыч, я чем-нибудь обидела вас?

– У меня просто больше не будет для вас свободного времени, милая барышня.

Она вскочила, закрыв своим телом амбразуру дверного проема. Поскольку тела для подобной акции ей явно не хватало, пришлось еще и растопырить руки.

– Но почему? Почему!?! – Она готова была закатить истерику, что оскандалило бы его на весь университет.

– Потому что у меня есть жена, семейные обязанности и просто право на отдых после работы. Я не имею ни права, ни возможности разгуливать со своими студентками по театрам и паркам. К тому же, все что я мог, я уже дал вам. Дальше вам следует заниматься самостоятельно.

– Пал Палыч… Но я не могу жить без вас. Если вы откажетесь от наших занятий, я умру.

– Не советую. Вы этим ничего не выиграете, Погодина. И уж тем более не разжалобите. – Он отодвинул ее от двери, как вешалку, и, преисполненный чувства собственного достоинства, покинул аудиторию.

Катя не бросилась за ним следом, не разрыдалась, как в первый раз. Решение напрашивалось само собой: чем жить изгоем, лучше вовсе не жить. Оставалось выбрать, как именно ей лучше умереть. Яда никакого у нее не было, и вряд ли ей продадут его в аптеке. Излюбленный способ самоубийц – петля, ей не подходил. Для этого в комнате общежития их слишком много. Можно было бы, конечно, вернуться домой и осуществить задуманное в своей собственной комнате, да мать жалко. Вряд ли ей доставит удовольствие вытаскивать из петли сине-зеленую, холодную дочь с вывалившимся, к тому же, языком.

А, собственно, чего тут долго раздумывать. Здание МГУ как нельзя лучше приспособлено для этой цели. Приняв окончательное решениние, Катя долго шла по бесконечным коридорам, пока не достигла центральной башни университетского комплекса. Зайдя в лифт, она нажала на кнопку с цифрой «26». Опять лифт, опять последний этаж. Все как тогда. Все, да не все.

Студенты останавливали лифт чуть ли не на каждом этаже, то заполняя, то опорожняя его. Но чем выше карабкалась кабина, тем меньше их становилось. На последнем этаже Катя выходила уже в полном одиночестве. Отыскав черный ход, она поднималась по лестнице до тех пор, пока не уперлась носом в железную дверь. Дверь вывела ее на крышу, к самому основанию высоченного шпиля.

Ночная Москва, бескрайним искристым ковром расстелившаяся вокруг университетского комплекса, казалось напряженно притихла. Чего она ждала? Жертвоприношения? Идеальным вариантом было бы, конечно, шмякнуться раздробленными костями прямо под ноги жестокосердному Павлуше. Вот был бы кайф! Она отравила бы ему всю оставшуюся жизнь. До самой смерти его мучили бы угрызения совести и ночные кошмары. Ну да в любом случае уже на следующий день весь университет будет гудеть сенсационной новостью, и Павлуша поймет, что это он толкнул ее на самоубийство.