Хамад на мгновение задумался.
— Они подвезли стационарные наноскопы?
— Да.
— Пусть пропускают машины, но только после тщательной проверки. Досматривать каждого пассажира! Помещать всю информацию в базу данных. Особое внимание уделять подлинности «балалаек». Если будут хоть малейшие сомнения или среди пассажиров окажутся неподключенные люди — задерживать для дальнейшего разбирательства. И еще… — Аль-Гамби на мгновение задумался: «Можно или нельзя? Операция под угрозой срыва, значит, можно все!» — Задерживать всех, кто везет с собой книги. Любые книги. Задерживать и доставлять в участки, несмотря на наличие документов!
— Господин майор, у нас проблемы! — Сообщениям от пилотов «балалайка» присваивала наивысший приоритет и пропускала в первую очередь.
— Что случилось?
— Наши бортовые компьютеры подверглись атаке извне.
Глаза Хамада сузились:
— Ах, вот, значит, как… Ломщики! Немедленно отрубите внешние каналы связи! Заблокируйте машины!
— Поздно! — Голос пилота стал едва различим на фоне помех. — Они пустили вирус… все бортовые системы отрубились… майор, мы идем на аварийную посадку…
— Вим Дорадо? — Полицейский спросил с таким видом, словно не видел высветившуюся на экране сканера информацию.
— Совершенно верно, — кивнул Вим.
— Музыкант?
— Да.
Он знал, что производит нужное впечатление. В облике ничего подозрительного: заурядное лицо, заурядная одежда. Не очень высокий, худощавый — невнимательный человек мог бы назвать его тощим. На руках никаких подозрительных следов: костяшки пальцев не сбиты, в кожу не въелась оружейная смазка… ухоженные руки. Опять же: невнимательный человек мог бы назвать их нежными. И лишь профессиональный музыкант презрительно сморщится, услышав это определение. Хороший музыкант назовет его руки грубыми. Так же, как хороший врач или ювелир. Но перед ним стояли провинциальные полицейские, которые вряд ли знают, какие руки должны быть у хорошего музыканта.
— Проживаете в Мюнхене?
— Вот уже десять лет.