— Ну как же! — сказал профессор. — Сто лет молодости вам дали для работ по спасению страны, а отсутствие детей — это плата за остановку в старении. Может быть, вы не заметили, но вы с женой за последний год стали выглядеть чуть старше. Все радуются и вашему ребенку и тому, что он своим появлением символизирует окончание бедствий.

— И кто же это нам подарил молодость? — спросил Алексей, с любопытством ожидая, что ему ответит профессор.

— Разное говорят… — смешался тот. — Но большинство считает, что это некто вроде бога. В церкви сейчас многие стали ходить и из‑за катастрофы, и из‑за вас. И эти записи со зверями… Я слышал… Вы ведь помните тот автопортрет, который нарисовала Лидия Владимировна? Так вот, сейчас народ валом идет в Третьяковку, и возле ее портрета всегда стоит люди. И многие крестятся! Я, конечно, не верю…

— Давай сюда Юрку! — сказал Алексей, присаживаясь к жене на кровать. — А куда дела нимб? И зачем так туго пеленать ребенка? Крылышки помнете!

— Ты что? — распахнула глаза жена. — Шутишь, да?

— Какие шутки! — с досадой сказал он. — Знаешь, что на твой автопортрет уже крестятся, как на икону Богородицы? А у Богородицы в сыновьях кто был? Не нравится мне этот всплеск религиозности, да еще с нами в главных ролях. Слава богу, что мне на Совете министров еще не кланяются в пояс, да и вообще основная суета почему‑то вокруг тебя, а я здесь вроде ни при чем. Точно непорочное зачатие, зря я выкладывался! Ладно, мы это как‑нибудь перетерпим, лишь бы эта фигня не прилипла к сыну.

— Слушай, Леш, — сказала Лида, — а не отменить ли нам вообще ограничение на рождаемость? Мы в своих пяти африканских странах выращиваем столько овощей, что не успеваем возить. И рыбы у побережья Анголы много, а через пару лет вообще избавимся от пленки и начнем сеять зерновые. Мне медсестра говорила, что сегодня особенный день: впервые с начала большой зимы в Москве была положительная температура! Всем уже видно, что самое страшное позади. Я думаю, этому послаблению обрадуются и те, кто не собирался заводить ребенка. Раз разрешаем, значит, уверены, что скоро все закончится! Прикиньте у себя на Совете. Первые дети появятся, когда положение выправится еще больше. Отдай ребенка, ты не умеешь его держать! Видишь, он у тебя заплакал!

— Алексей Николаевич, вас хочет видеть Лидия Владимировна.

— Хорошо, Сергей Владимирович, — ответил Алексей секретарю. — Сейчас товарищи выйдут, и пусть она заходит.

— Значит, мы отдаем старое продовольствие бразильцам и финнам? — сказал Прохоров.

— Только то, что осталось до восемьдесят пятого года заложения, — предупредил Алексей. — В остальном действуйте, как договорились. Все, товарищи, все свободны.

— Ну и какие у тебя вопросы? — спросил он вошедшую жену. — Семейные или служебные?

— Это когда я к тебе моталась в рабочее время по семейным вопросам? — сказала Лида. — Служебные они у меня, и сразу предупреждаю, что много.

— Это понятно, что много, — вздохнул он. — Ты у меня сейчас самый главный министр без всяких скидок на родственные связи.

— А что ты хочешь, если весь мир взялся изучать русский язык? — усмехнулась она. — Даже с учетом того, что от этого мира осталось, приходится крутиться. Ладно, это все лирика, давай заниматься делами.

— Давай, — согласился Алексей. — Излагай.

— Португальцы хотят прислать дополнительно двадцать тысяч студентов.

— Они хотят таким числом изучать русский или сэкономить на продуктах? — спросил Алексей. — У них же уже учится двадцать тысяч! Куда столько?

— За ними обучение русскому населения Мозамбика, — напомнила Лида. — Я тебе нигде не найду стольких знатоков португальского. Это в нашей части Африки все болтают по–русски, а остальные его не знают! Если с английским в ЮАР никаких проблем нет, то с французским в Конго уже есть. Много у нас французов? Где брать преподавателей? Нет, пусть уж лучше португальцы с бельгийцами сами обучаются русскому, а потом учат других. Причем лучше и для них, и для нас.

— Куда их пристроить уже придумала? — вздохнул Алексей.