— Сердце свое уйми, Мишель, — властно сказал Серж. — Сейчас Базилю я все растолкую. Ну, слушай… Ночью, находясь на карауле, пройдешь ты в спальню Александра, осторожно, тихо его разбудишь, дуло пистолета ко лбу его приставишь и скажешь так: «Ваше величество, вы арестованы». Уверен, у императора поджилки затрясутся, и он на все пойдет…

— На что же, собственно?

— Во-первых, на отречение. Мы будем держать его в каземате до тех пор, покуда он не подпишет указа о ведении конституции!

— Что-то плохо разумею, — пожал плечами Норов. — Если вначале Александр подпишет отречение, то его указ о конституции и силы-то иметь не будет.

— Да не вяжись к словам, Базиль! — вновь поднялся Бестужев-Рюмин. Вначале он утвердит конституционный строй, а уж потом собственное отречение.

— Ну, а если его величество соблаговолит отказаться?

— Кто? этот трусливый заяц, бальный плясун и паяц? — вскипел уже Муравьев-Апостол. — да он в штаны наложит, когда ты поднимешь на него пистолет! Ты начнешь, Базиль, с императора начнешь, а уж мы потом и великих князей арестуем, командующих двух армий, начальников штабов и корпусных командиров, которые с государем приедут. Это вызовет смятение в полках, мы выиграем!

Норов, сидя с поникшей головой, поразмышлял. Тридцатилетний, опытный в вопросах политики и житейских делах мужчина, не спешил дать положительный ответ. Все покуда в предложении руководителей тайного общества казалось ему неясным и по-мальчишески дерзким.

— Ну, а если полки не пойдут за нами? — спросил он холодно.

— Да я уверен в своих черниговцах! — ударил себя в грудь Муравьев-Апостол.

— Я в своих полставках! — вторил полковник Бестужев-Рюмин. — тому ж и алексопольцы Повало-Швейковского — все наши! И вот, представляешь, когда ты захватишь Алексашку, мы двинемся на Москву — путь недолгий, всего полтыщи верст! Дорогой к нам присоединятся другие части, а в Петербурге одновременно с нашим выступленьем поднимется и Северное общество!

— Как, есть ещё и Северное? — удивленно воскликнул брови Норов.

— Есть, Базиль, есть, и потому я тебе о сем сообщаю, что верю тебе, как самому себе, как вот Мишелю.

— Вы, стало быть, и есть главные начальники общества Южного?

— Нет, есть и поглавнее… Пестель, например, — не сразу решившись сделать это признание, тихо сказал Серж и сразу же заметил, что на красивом, хорошо выбритом лице Норова появилась улыбка то ли презрения, то ли горечи:

— Еще по Пажескому корпусу знаком я с Павлом Пестелем…

— Ну так что же? Чем он вам не по душе? — вспылил уже слегка захмелевший Бестухев-Рюмин. — Если бы не Серж, то я бы его предложение о казни, а не об аресте Алексашки сам бы в исполнение привел!

— Я не о том… — грустно заметил Норов. — В корпусе Пестель всеми уважаем был за необыкновенные способности, но всякий видел в нем недостаток чувственности, что отталкивало от Павла каждого — Пестеля не любили. А ещё поражала всех его чрезмерная недоверчивость, понуждала сторониться, ибо нечего было надеяться на то, что дружба с ним будет продолжительной.

— Ну и что? — вскричал Бестужев-Рюмин. — Всякий имеет свои слабости! Моим вот бесам тоже имя — легион!

Норов возвысил голос тоже: