Стоило этим словам прозвучать, и в зале воцарилась мертвая тишина. Ангелина не удивилась, хотя почувствовала, как леденеет ее лицо, словно тело покрывается доспехами, чтобы не пробили, не ударили несправедливые слова. Хотя раньше, когда их кричала одна лишь Огни, ей было больнее и невыносимее, чем когда она ощутила, сколько же драконов в зале разделяют произнесенное.
Не все. Но очень многие.
Ведь для большинства тех, кто только вышел из горы, она столь же безлика, как и они для нее. Зато ненависть и боль реальны, и совершенно естественно для драконов, лишь несколько дней назад летевших подписывать мирный договор, а затем переживших вероломство, страх, смерть родных, заключение в тисках камня, надеть на Ангелину маску Седрика Рудлога. И не играла роли сейчас ни ее помощь у Драконьего пика, ни история с терновником, ни работа на благо Песков, потому что боль всегда превыше разума.
Ани едва заметно пошевелилась, готовая заговорить, но Нории качнул головой: «сейчас мне нести ответ, Ани-эна», — и она отступила.
— Девять Владык отдали свои жизни, не думая о правлении, но для того, чтобы наше племя выжило, — ответил Нории спокойно, но в раскатах его голоса слышался гром. — Я своим Словом и своей кровью закрыл все долги дома Рудлог перед Песками. Ты хочешь оспорить это?
— Это невозможно оспорить, ты знаешь. Но не слишком ли у тебя короткая память, Владыка? — проговорил советник резко. — Будь жив твой отец, что бы он сказал о твоем решении?
— Владыка Те́рии был умен и мудр и никогда не казнил детей за грехи отцов, — отозвался наставник Уми. Никто не возмутился его вмешательству.
— Не стоит прикрываться крылом моего отца, — посоветовал Нории с мягкой улыбкой, но советник отчего-то склонил голову. — Не стоит говорить устами мертвых ради оправдания страстей живых, советник Эфили.
— Ты прав, Владыка, и прости меня за это, — ответил дракон примирительно. Но взгляд, брошенный на Ангелину, был тяжелым.
— Я не могу облегчить ваши потери, не могу забыть войну сам, — говорил Нории, — но вы поймете скоро, как поняли мы все, проснувшиеся ранее, что нынешний мир слишком далеко ушел от прошлого, и жить надо сейчас, и учитывать то, что имеет значение сейчас, — он посмотрел на Ветери и Мири, и те закивали. — Именно от Владычицы, — он положил ладонь на ладонь Ангелины, — во многом сейчас зависит жизнь Песков.
— Я не могу принять этого, — ответил советник, и значительная часть драконов едва заметно загудела в знак согласия. — Да, ты решил, и мы не ослушаемся, потому что еще у горы ты сказал свое Слово, и мы знаем, что ее воля — это твоя воля. Но пока ты разрешил говорить свободно, я не могу не говорить.
— Я хочу слышать вас, — без сомнений проговорил Нории. — Говорите.
Его пальцы чуть сжались, но Ангелина и так все понимала. Нужно дать им свободу высказаться, чтобы озвучены были самые черные, самые тяжелые мысли. Потому что оставшись в душах, они будут разъедать их изнутри. А выплеснутые, могут больше не вернуться.
— Не слишком ли ты поддался чувствам, Владыка? — вступила в разговор одна из дракониц с низким, звучным голосом и широкими скулами. — Мы все ощущаем сенситивные потоки между вами, но не туманят ли они тебе голову? Я согласна с советником Эфили, мы можем почитать дочь Красного как твою жену, но отдавать ей правление — неразумно.
— С каких это пор чувства у драконов стали чем-то нежелательным или способным затмить разум, советница Оти́ди? — осведомился Нории.
— Возможно, с этих самых? — не дрогнув, парировала драконица.
— Брак Владыки и Владычицы благословен Отцом-Воздухом и Матерью-Водой, — вмешался хитрец Ветери и легко улыбнулся Ангелине прежде, чем снова перевел взор на Отиди. — Не хочешь ли ты сказать, что они ошиблись и связали Владыку с той, кто может влиять на его рассудок и вредить Пескам?
На этот раз шум в зале был более доброжелательный, слышны были возгласы: «Он прав, прав!». Советница Отиди нахмурилась, но промолчала.
— Став Владычицей, дочь Красного попала под твою защиту, — заговорил еще один, сосед советника Эфили. — Но разве она перестала быть дочерью нашего врага, раз ты заставляешь нас служить ей?
Внутри Ани медленно закипал гнев, и только прохладное поглаживание пальцев Нории и спокойствие, которым он щедро делился, не позволяли ей взорваться.