– Вообще-то они в крови, – заметила Эмма, едва не задохнувшись от того, что услышала.

Она коснулась его груди и почувствовала, что он задержал дыхание. Казалось, что там, за мышцами, она нащупала пальцами изрезанные края его сердца. На его коже тоже была кровь, засохла пятнами на плечах, на шее – там, где он прижимал к себе Ливви…

– Тебе нужно в душ, – сказала она. – Я подожду тебя здесь.

Он коснулся ее щеки.

– Эмма, – сказал он, – вымыться нам обоим не помешает.

Он повернулся и ушел в ванную. Дверь осталась широко открытой. В следующую секунду Эмма последовала за ним.

Одежда лежала на полу кучей. Джулиан стоял под душем в одном белье, вода струилась по его лицу и волосам.

С трудом сглотнув, Эмма разделась, оставив только трусы и сорочку, и шагнула в кабину. Вода обжигала, наполняя крошечное каменное пространство паром. Джулиан стоял неподвижно, струи воды оставляли на его коже пунцовые полосы.

Эмма протянула руку и уменьшила температуру воды. Он молча смотрел, как она берет кусок мыла, взбивает в ладонях пену. Когда ее руки легли ему на грудь, он резко втянул воздух, как будто она сделала ему больно, но не отстранился.

Она коснулась его пальцами, почти вонзила пальцы в его кожу, оттирая кровь. Вода, стремительно убегавшая в сток у них под ногами, стала розовой. Мыло пахло лимоном. Тело Джулиана было твердым, мускулистым, исчерченным шрамами – совсем не юношеским. Когда он успел так измениться? В какой день, час, мгновение? Она не помнила.

Он наклонил голову. Она намылила его волосы, пропуская кудри сквозь пальцы. Он откинул голову назад: вода окатила их обоих и бежала, бежала, пока не стала прозрачной и чистой. Мокрая сорочка облепила Эмму. Она снова протянула руку ему за спину, чтобы выключить кран, и почувствовала, как он лицом уткнулся ей в шею, его губы коснулись ее щеки.

Она замерла. Вода больше не лилась, но кругом еще клубился пар. Его грудь вздымалась и падала, словно он собирался вот-вот упасть после стремительной гонки. Плачет, только без слез, – догадалась она. Он никогда не плакал – она даже не помнила, когда в последний раз видела его в слезах. Ему необходимо было пережить освобождение, даруемое слезами, но прошло столько лет, что он уже забыл как плачут.

Она обвила его руками, сказала:

– Все хорошо.

Вода текла по ним, по его словно бы раскаленной коже. Она слизнула соль собственных слез.

– Джулиан…

Она подняла голову, он отстранился… Их губы соприкоснулись всего на мгновение, но это было словно падение с обрыва… Они слились в поцелуе, и Эмму словно ударило током, снова и снова…

– Эмма… – голос Джулиана звучал так, будто его оглушили. Он стиснул в кулаке мокрую ткань сорочки. – Можно?..

Она молча кивнула, и Джулиан схватил ее в объятия, поднял над полом. Она закрыла глаза, приникла к нему и, почувствовав железные мускулы, запустила пальцы ему в волосы. Мокрые ладони скользили по его плечам. Он понес ее в спальню, бросил на кровать и в следующее мгновение оказался сверху и яростно целовал ее, упираясь в простыни локтями. Все, что он делал, было полно такого гнева и безумия, что она поняла: вот они, не выплаканные им слезы, не произнесенные в горе слова. Только так он мог освободиться – в аннигиляции разделенного желания.

Остававшаяся еще на них одежда была сорвана. Они теперь были полностью обнажены. Она прижимала его к себе, к самому сердцу. Его пальцы спустились ниже.