Так и сделали.
Ежинка принесла пахнущего морозом сена, постелила поверх него свою самую косматую, толстую шаль, и Демьен завалился и уснул почти тотчас же, как засыпают уставшие молодые люди, чья совесть чиста.
Однако, самой Ежинке не спалось; к тому же, рассвет был очень близок. Небо уже было светло-серым; и она, повздыхав ещё немного о короне, которую ещё хотелось надеть ну хоть разок, решила отправиться за водой к близлежащему ручью.
Он располагался на самой границе заснеженного леса и полянки, на которой снег снова стаял, обнажив черный ковер из опавших листьев и колкой сухой хвои.
Вода в нем всегда была вкусна и чиста. Незамерзающей черной змеею вилась она меж белых заснеженных берегов, и Ежинка, набирая хрустальной воды в ведёрко, любовалась снегирями, объедающими рябину с черных ветвей, и слушала песни ручья, которые тот пел, разнося из по всему лесу…
— …Сцапать и съесть, пока спит, хе-хе-хе…
— …Обглодать косточки добела!
— …Сварить в большом котле!
Ежинка, до того момента словно задремавшая под журчание ручья по гладким камешкам, вздрогнула и очнулась, с тревогой прислушалась к скрежещущим злобным голосам, раздающимся с противоположного берега ручейка.
Три грязных кучи прелых листьев, неуклюже шевелящихся на мокрой земле, похожие на оживших химер с мерзкими уродливыми мордами, едва слышно переговаривались меж собой. Ежинке и раньше казалось, что она слышит сердитые голоса, когда ветер перебирал листья, упавшие в осеннюю траву, но никогда эти разговоры не было так явны, как сегодня, и никогда в них не было столько злобы.
От испуга Ежинка едва не выпустила свое ведро и вскрикнула, подскочив на ноги. Одна из куч — та, что была самой маленькой и состояла а основном из переломанных бурей сухих ветвей, кое-как присыпанных листвой, — обернула свою черную недобрую физиономию к обомлевшей от страха Ежинке и та увидела злобные глазки из чуть поблескивающего меж листьев тусклого мутного льда со вмерзшим в него мелким мусором.
— Слышит нас? — проскрежетала скрипучими палками куча и вдруг поднялась, обнаружив тощие длинные ноги из кривого бурелома.
— И видит нас! — подтвердила вторая куча. Ее ножки были короткие и толстые, как трухлявые пеньки, и ей приходилось руками из листьев поднимать волочащееся по земле пузо.
А третья куча ничего не сказала.
Словно голодный дикий волк она крадущимися шагами подобралась к самому ручью и склонилась над ним, нюхая воду.
— Кого это вы съесть собрались? — выкрикнула Ежинка, чувствуя, как сердце ее замирает от страха. Она отступила назад, прижимая к себе свое ведро с водой, и кучи расхохотались противным злорадным хохотом.
— Короля, Короля! — вопили они радостно.
— Он сам явился в наш лес!
— Он сам виноват!
— Он вкусный, он наверняка вкусный!