– Астраха-ань!
Узник повел плечом – все же холодновато было в подвале, промозгло, особенно вот – по ночам. Да и днём солнышко осеннее не очень-то пригревало. Хотя днем, конечно же, веселее: дьячки приказные, судейские, монахи-схимники, стрельцы да и простой люд, туда-сюда по двору шатаются, меж собой переговариваются – интересно! Кто за жизнь треплется, кто ругается, а кто и – с опаскою – о ливонском мятежном государе слово-другое молвит. И не всегда слово то – мерзкое. Большинство осуждает, конечно – как же, против самого государя Иоанна Васильевича, стервец, пошел! Однако иные и сочувствуют, и таких здесь, в Новгороде, много. Особенно – после недавнего погрома, что учинил царь Иван! Выдумав неведомую крамолу, разграбил собственный город, убил людей… Зачем, спрашивается? Вольности старые искоренял? Да кому тут их помнить-то – дворянам московским, потомкам тех служилых людей, сто лет назад дедом нынешнего государя, Иваном Васильевичем Третьим, на новгородские земли испомещенных? Все старые-то фамилии – боярские, посадничьи, купеческие – выселены либо казнены были. Вполне лоялен был Новгород к концу шестнадцатого века – вполне себе тихий московский городок, без всякой приставки «Великий». И вот – на тебе! Погром! Да такой, что кровушка алая людская – рекою. Младенцев в проруби кидали – уж они-то Ивану Васильевичу самые первые враги! Что ж, наверное, с точки зрения государя московского, все справедливо, все правильно. Пусть и не было крамол, так ведь могла ж быть! И что, кое-кто из мужиков новгородских о былом величии державы своей не вспоминал, пусть и в разговорах пустопорожних? Ой, лукавили новгородцы, лукавили… Так вот вам! Получай! И правильно – бей своих, чтоб чужие боялись. Татары крымские Москву да иные города русские жгли, а царь Иван – Новгород. Пусть и свой город, да хоть что-нибудь – да сжечь, раз уж в Ливонии теперь мало что получалось.
Вспомнив о родном королевстве – кстати, царем Иваном и пожалованном на вассальных правах, – Арцыбашев вздохнул и прикинул, что тут, в кремле-детинце, расположено. На предмет коли вдруг удастся наружу выбраться, так куда бежать?
Софийская сторона, где кремль, во время погрома местами выгорела, однако кремль уцелел, как и несколько старинных улиц: Варяжская, Яблоневая, Козьмодемьянская. На Торговой стороне дела обстояли получше: и церковь Иоанна на Опоках белела, как прежде, и на Торговой площади все так же возвышался ступенькою одноглавый храм Святого Георгия, рядом с ним – стройная, словно березка, церковь Успения Пресвятой Богородицы, напротив – краснокирпичная Параскевы Пятницы, и, конечно, осанистый, плечистый Никольский собор. Ну, это на Торговой… А здесь, в кремле, что? Разбойного приказа палаты – в подвале как раз Магнус-Леонид и сидел, напротив – древний Софийский собор, за ним, чуть правее, Проезжая (Пробойная) башня к мосту через Волхов.
Да, если бежать, так на Торговую сторону, она от пожаров меньше пострадала, особенно та ее часть, что за Федоровским ручьем – бывший Плотницкий конец. Щитная улица, Запольская, Загородцкая… Яблоневые сады, заросшие пустоши – есть, где укрыться, спрятаться. Ненадолго, правда, да хоть денек пересидеть, дольше вряд ли выйдет – стрельцов на прочес пустят, найдут.
Жаль, никаких хороших знакомых в Новгороде нет. И непонятно, куда Машу увезли. Маша, Марьюшка…
Нахмурясь, молодой человек помотал головой, словно отгоняя нехорошие недобрые мысли. Что уж тут говорить – юной его женушке, урожденной княжне Старицкой, корячилась статья серьезная – колдовство! Да не просто колдовство, а супротив государя направленное! Костер… да, пожалуй. Если сам царь не помилует – а такое тоже случиться может.
С другой стороны, на царские милости надеяться – людей смешить. Слишком уж влиятельные люди против «короля» да его супруги копают – братья Щелкаловы, Андрей да Василий Яковлевичи. Андрей – типа канцлер, глава правительства, можно так сказать, а брат его младший, Василий – Разбойного приказа старший дьяк. Все «пыточные» дела под ним. И чем, спрашивается, Магнус Ливонский этим людям не угодил?
Да тем и не угодил! Тем, что не очень-то Ивана Васильевича слушается да в Ливонии свою политику ведет! «Мужиков простых» вольностями «прельщает». Ну, да так и есть – крепостничество в подвластных землях Леонид первым делом отменил, как только до престола добрался. И дворянские вольности ограничил. За счет всего этого получил огромную поддержку так называемого «простого народа» и купцов – а это деньги, и немалые. Еще ввел правило «Чья земля, того и вера», объявив равноправие христианских церквей – православной, католической и лютеранской, что тоже у московского царя умиления, мягко говоря, не вызывало. Так что было, что предъявить, было. И хорошо бы сейчас подумать о том, как от предъяв тех отмазаться на суде… Если, правда, этот самый суд вообще будет. Что вовсе не факт! Иван Грозный со своими противниками – истинными и мнимыми – поступал просто, ненужными формальностями не заморачиваясь. Кинут в клетку с голодным медведем или в котле живьем сварят. Еще могут на кол посадить – мало ли, что государю взбредет в голову?
Нет, нет! Вздрогнув, узник звякнул цепями. Все ж таки должен быть суд, должен, пусть даже неправый… неправедный. Ведь он, Магнус, все же не простой человек, а властитель Ливонский! Младший брат короля Дании! Хм… самозванец, конечно, но ведь кто здесь про его самозванство знает? Не-ет, не должны без суда казнить… может быть, и не казнят вовсе – Дания, пожалуй, единственная союзница России в Ливонской войне. Нет, не казнит Иоанн! Не посмеет…
Его-то, Магнуса – не посмеет. А Машу? Опальную княжну Марью Владимировну Старицкую, особу, в жилах которой течет царственная кровь Рюриковичей?! Ах, Маша, Маша… Надо что-то делать, что-то придумать, что-то такое… этакое. Обещать царю все, что угодно, на колени пасть! Лишь бы Маша… Лишь бы Машу…
Ах, что же не идет никто? Что же не ведут на допросы? Просто схватили там, в Хилове, сбили с мотоцикла, привезли в Новгород, да сюда вот, в узилище, бросили. И маринуют. Кормят, правда, не худо – каждый день каша ячневая, ягодный кисель, пироги. Спасибо и на том, не сказать, что на сухариках да воде держат.
Но что же дьяк-то не заглядывает? Вину не предъявляет? Велел бы к себе доставить, для беседы, вот там бы Магнус и сказал… заявил бы что-нибудь этакое. Однако ничего не происходило вот уже дня три… да, три дня – завтра четвертый! Не допрашивали, просто мариновали, выдерживали. Приносившие еду дюжие парни-тюремщики ни на какие разговоры не шли, видать, во исполненье приказанного. Вот и томился узник. Главное, о Маше-то ничего не узнал! Где-то она теперь? Здесь же, в Новгороде? Или уже в Москве? В Москве… Вообще-то и его, Магнуса, по идее, в Москву должны были перевезти. Ну да! Вот и ждут оказии. Привезут в столицу – а там уж и всякие разговоры-допросы будут. И тогда…
Откуда-то слева, сбоку, вдруг послышался какой-то скрип или лязг. Крысы? Молодой человек прищурился – плоховато было видно, заглядывающую в маленькое оконце луну вряд ли можно было считать фонарем или лампочкой. Даже на свечку или лучину и то не тянула. Так, общие контуры обозначала, не освещая почти ничего.
– Черт! – кто-то споткнулся о не забранную тюремщиками миску, Арцыбашев оставил ее на полу, у двери.
Миска откатилась куда-то в сторону, и Леонид, громыхнув цепью, сжал кулаки насколько возможно, приготовясь к защите.
– Кто здесь? Предупреждаю – я сейчас же позову стражей!
– Здрав будь, вашество, – тотчас послышался громкий шепот. – Не зови никого, господине. Я просто поприветствовать зашел. Да и так – словцом перекинуться, скучно ведь.
Невидимый в полутьме незнакомец – судя по голосу, вовсе не старый еще мужчина – говорил с хрипотцой и с явным староновгородским выговором, цокал: «перекинуцца», «скуцно». Кто бы это мог быть-то? И… как он вообще сюда попал?
– Думаете, как я здесь оказался? Так тут, в стенке-то, дверца. Незаметная, никто про нее и не знает… а я вот – узнал. В соседнюю темницу ведет, я там казни дожидаюсь второй месяц уже… муторно!