– Хорошо бы. Арцымагнус Крестьянович – государь добрый. Всех привечает, и немцев, и русских, и даже худых мужиков. Сказывали, подлому сословию воля дана полная…

– Да нешто так может быть, чтоб подлые мужики боярина своего до смерти не боялись? Они ж так работать не будут совсем.

– Тогда с голоду помрут, – засмеялся Рванов. – У Магнуса-короля так: сам не подсуетился – никто тебя кормить не будет. Хозяевов ни над кем нет. Сам, своей башкой думай. Даже если и подлый мужик – все одно сам. Не боярин!

Антип покачал головой и, ежась от вдруг налетевшего с недалекого моря ветра, спросил:

– Как думаешь, долго еще продержимся? Говорят, муки в закромах на пять ден осталось. И это – ежели впроголодь. А царь-батюшка что-то войско не шлет, не до нас, видно.

– Да уж, это чудо будет, если пришлет, – грустно согласился Федос. – Никто уж и не надеется. И сдаваться нельзя – обозлены свей с немцами, не помилуют. Нас с тобой – повесят, жен да детей… и говорить неохота.

– Потому и биться будем до последнего, – Антип зло скрипнул зубами. – До самой смерти… Жен да матерей только жалко, да детушек малых. Хорошо, я хоть ожениться не успел…

Рванов нервно покусал губы. Он-то как раз жениться успел, батюшка, Рван Тимофеев, еще два года назад сговорился с местным хуторянином, весьма зажиточным немцем Гансом Фельдзее, и тот выдал за Федоса свою младшую дочку Матильду, оказавшуюся девицей практичной и весьма недурственной с виду. Федосу молодая жена сразу же по сердцу пришлась, хоть и немка. И вот теперь… Теперь было, что терять. Да – у всех…

С каждым днем в стане осажденных жить становилось все хуже и хуже. Начинался голод, пока еще, слава богу, не такой лютый, когда люди теряют человеческое обличьи, охотятся друг на друга.

Уже начинало темнеть, и огни многочисленных костров сверкали в туманном сиреневом мареве тусклыми оранжевыми звездами. Вечерний туман окутывал воинский лагерь промозглым мерцающим покрывалом, сквозь которое доносились различные звуки. Вот заражали лошади, залаял чей-то пес… кто-то что-то крикнул, а где-то вдалеке, за ельником, громыхнул смех.

Красный шатер с белым единорогом, напомнила себе Сашка. Сегодня она честно собиралась навестить караульного сержанта. Все как и договаривались. Не следовало вызывать ненужную подозрительность и плодить врагов.

– Красная палатка? – переспросил девчонку какой-то полупьяный солдат в яркой, с разрезами и бантами, куртке. – Их тут много… Да вон, хоть за той телегой.

– Благодарю.

– Эй, дева! Благодарят не так… Эй! Да, постой же! Говорю тебе, стой! Ах ты ж, черт… – спотыкнувшись, вдруг возжелавший любви пьяница кубарем покатился в овраг.

Рыжая даже не оглянулась. Кутаясь в серый плащ с накинутым на голову капюшоном, она искоса рассматривала ряды палаток и маркитантских возов, старательно запоминала, где расположены пушки и припасы к ним. Вот в тех телегах – видно издалека – ядра, а вон там, под рогожкою – бочонки с порохом. Если умудриться их поджечь… Кстати, как тут дела с охраной?

– Ой-ла-ла-ла! – внезапно затянув какую-то песню, девчонка нагло свернула к телегам. – Ой-ла-ла-ла…

– Стой, кто идет?! – тут же последовал строгий окрик, и прямо в Сашкин живот уперлось тупое дуло аркебузы.

– А я… я это… – Сашка широко улыбнулась воину – молодому и вполне симпатичному парню с бритым лицом и длинными, точащими из-под шлема, локонами. – А как вас зовут, доблестный гофлейтер?

– Куда идешь, спрашиваю? – не поддаваясь девичьим чарам, наемник вел себя весьма недружелюбно. – Хочешь пулю в живот?

Немецкий его оставлял желать лучшего, так ведь и Сашка тоже еще только осваивала язык… но все прекрасно поняла с первого раза. Трудно было бы не догадаться.