«Во время войны нельзя говорить плохо о своих. Никогда. Даже если они неправы».

Тем более нельзя говорить плохо, если ситуация спорная.

Человек не обязан разбираться в тонкостях мировой политики. Он, может, только позавчера взрослеть начал, земную свою жизнь зайдя за середину. Ну и пусть он молчит, этот человек, это не главная его обязанность – иметь мнение по любому поводу.

И вовсе преступление – говорить плохо о своей армии, когда правота твоих солдат и офицеров очевидна.

Для меня, схоронившего на Донбассе самых главных друзей, лучших людей в моей жизни, выше этой правоты ничего нет.

Но это – для меня. Люди вовсе не обязаны верить мне на слово.

Они хотят доводов.

Якобы пацифистские и якобы прогрессивные доводы общеизвестны: каждый день противостояния с Украиной – это десять лет будущего раздора, это вечная взаимная ненависть.

Эти люди не знают, какой я старый. Они даже не догадываются, что я это уже слышал.

Только я слышал это по рации в городе Грозном, в кровавой серединке девяностых, когда на нашу волну – федералов и спецназа – вылезал один ныне забытый московский правозащитник.

И он ныл, ныл, ныл, занимая волну, про вечный раздор и вечную, предстоящую русским, войну. А люди служивые – они спорить не горазды; они морщились, как будто им зуб сверлили без заморозки, и смотрели друг на друга с одной мыслью: вот нахер он сюда влез?

Потом, конечно, посылали его прямым текстом.

Но вспомнил я вовсе не о правозащитнике, а как раз о Бодрове и его словах.

Он ведь, давайте призна́емся, про ту войну говорил. Она как раз шла тогда, когда он это говорил. И артисты, и музыканты, и прочие правозащитники любых прав, кроме прав русских людей, требовали в те дни «мира» – и русской капитуляции.

У них работа такая по совместительству – время от времени кричать: «Рус, сдавайся!».

И они даже добились её тогда – этой ненужной и подлой капитуляции.

И получили в итоге, спустя два года, прямое вторжение на нашу территорию отрядов террориста Хаттаба.

Но они, эти артисты, не испытали в связи с этим ни малейшей вины. Они никогда не испытывают никакой вины ни за что.

И только в ответ на вторжение, стремительно, без оглядки на всё это нытьё, была разрешена та проблема: противостояние, длившееся к тому времени всё те же восемь лет.

Что мы имели бы сегодня под боком, на юге страны, если б этого не случилось? Если б страна не увидела однажды в выпуске новостей Хаттаба, переставшего дышать и навек присмиревшего?