От своих ожиданий автор перешел к полученным предупреждениям.

Каков был ответ Сталина на эти предупреждения? «Во-первых, не все бывшие кулаки, белогвардейцы и попы враждебны Советской власти». Здесь Сталин держится своего тезиса о новых социальных условиях. Но затем он признает существование «враждебных лиц» и их угрозы: «Во-вторых, если народ кое-где и избирет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена из рук вон плохо». Это уже была скрытая угроза плохим организаторам. «Если же наша агитационная работа будет идти по-большевистски, то народ не пропустит враждебных людей в свои верховные органы». Эта фраза могла быть прочитана чиновниками только одним способом: «Не позволять враждебным элементам на выборах пройти во власть». Затем Сталин обратился к чиновникам: «Значит надо работать, а не хныкать» – зловещий сигнал чиновникам, сообщавшим о множественных врагах, блокировать доступ врагов к власти.

Ученые заметили это изменение в сознании Сталина. Гетти писал: «Долгое время Сталин минимизировал угрозу [антисоветских элементов] в деревне… Но к июлю 1937 года убедился в опасности, передумал и лично запустил массовый террор». Леонид Максименков проанализировал недавно рассекреченные «Журналы регистрации исходящих документов со сталинскими резолюциями». Он отметил изменение характера сталинских резолюций в середине 1936 года от вялых и нерешительных к энергичным и карательным. Хлевнюк заметил усиление путанности и косноязычия в сталинских резолюциях и даже «взрывы ярости» в 1937–1938 годах[663].

Гетти в основном фокусируется на саботаже конституционных свобод региональными элитами, но сама враждебность народа, о которой они сообщали и которую Сталин постепенно осмысливал, побудила его распространить репрессии не только на элиты и чиновников, но и на простых людей – верующих, кулаков, и на национальные группы. В 1937–1938 годах 767 тысяч из 1344 923 человек были осуждены в ходе операции против антисоветских элементов, которая нацеливалась в основном на широкие массы[664].

Легко представить, как Сталин мог отреагировать на предупреждения граждан и чекистов, представленных в сводках ЦИК и НКВД. Он регулярно получал от НКВД предостережения о врагах[665]. Но он знал, что чекисты склонны переоценивать опасность: «Чекисты преувеличивают некоторые вещи – это специфика их работы, но я не сомневаюсь в их честности»[666], но те же самые предупреждения поступали от партийных и советских чиновников, озабоченных конкурентными выборами. Теперь, в дополнение к этому, народные комментарии о вездесущих врагах, представленные ЦИК, подтверждали сообщения НКВД и усиливали его ощущение опасности. На пленуме Сталин призвал слушать «голоса простых людей» (вероятно, тех, кто предупреждал о врагах)[667].

Наконец, неутешительные результаты переписи населения были получены Сталиным 25 января и 14 марта 1937 года и подтвердили необоснованность его представления о новом состоянии общества, например, о сохраняющейся религиозности (см. раздел 10.1). Вероятно, несоответствие прогресса в обществе прогнозам руководства, о чем свидетельствовали комментарии к дискуссии, заставило правительство засекретить данные переписи заранее – в декабре 1936 года: директива местным организаторам переписи требовала «Ни одной цифры из переписи нельзя публиковать». Поскольку задачей переписи было количественно оценить социальные изменения последнего десятилетия, включая «ликвидацию враждебных классов»[668], две кампании – перепись и обсуждение конституции – фактически одновременно выполняли общую функцию: мониторинг общества[669]. Обе кампании показали, что общество изменилось, «устойчивые структуры и социальные барьеры были разрушены», а элементы внутренней модернизации только формировались, но общество не было так однородно, как могло представляться руководству[670].

Как мог бы Сталин интерпретировать социальную ситуацию, выявленную в 1936 – начале 1937 года, с таким подозрительным складом ума, как у него, с его склонностью принимать желаемое за действительное и неуважением к советским гражданам? Объявленное в конституции общественное примирение было преждевременным; враги были еще многочисленны и активны, общество было против примирения, прекращать борьбу еще рано, необходима окончательная чистка. Печально известный приказ 00447 от 30 июля 1937 года призывал к ликвидации антисоветских элементов «раз и навсегда» – то есть окончательно. На пленуме в феврале-марте И. В. Сталин подчеркнул: «надо покончить с оппортунистическим благодушием» и обывательским ротозейством, «ликвидировать свою собственную беспечность». Возможно, он имел в виду надежды на общественное примирение. Он вернулся к риторике об «озлобленности остатков разбитых эксплуататорских классов», которые могли служить резервом для троцкистских вредителей[671]. Перед пленумом 15 февраля Сталин получил секретную записку с перечнем восемнадцати категорий антисоветских элементов: «бывшие» люди, кулаки, бывшие члены социалистических партий, более 1,5 миллионов исключенных членов ВКП(б)[672], около 100 тысяч «чуждых» и «социально вредных» людей. Сталин тщательно подчеркнул цифры в записке. Стивен Коткин отметил: «Внезапно число врагов оказалось колоссальным и они были повсюду»[673]. Когда делегаты пленума обсуждали возможные угрозы в связи с предстоящими выборами, они упоминали те самые персонажи из дискуссионных комментариев и отчетов НКВД, особо выделяя верующих и кулаков, возвращающихся из ссылки, «бывших людей», бывших членов ВКП(б) и дореволюционных партий, и часто ссылались на результаты переписи. Реакция общества на конституцию разрушила «благодушие» Сталина. Он внимательно прочитал комментарии и получил впечатление, что общество еще недостаточно советизировано. Бумеранг социального раскола вернулся к метателю.

Зимой 1936–1937 г. осмысление Сталиным народных комментариев и результатов переписи населения может стать недостающим элементом в ребусе, почему относительная «умеренность» закончилась и государственное насилие распространилось на широкие слои населения. Стивен Коткин задается вопросом: «Не было никакой „динамики“, подталкивающей его к этому, никаких „фракционных“ столкновений, никакого усиления угрозы из-за рубежа. Террор не выходил из-под его контроля. Он просто принял решение об уничтожении целых категорий людей согласно квотам с помощью запланированного широкомасштабного террора». Хлевнюк также обратил внимание на признаки смещения направленных ударов от верхушечных к массовым чисткам в начале 1937 года[674]. Фицпатрик заметила, что что-то изменилось в период с декабря 1936 года по февраль 1937 года. «Ранее был реальный импульс к демократизации, но к… февральско-мартовскому пленуму этот импульс почти полностью исчез»[675]. Гетти вплотную подходит к объяснению поворота к массовым операциям: он был «вызван неожиданными опасностями, связанными с новой конституцией»[676].

Декабрьский доклад Сталина, взятый в контексте разочарования диктатора результатами переписи населения января 1937 года и последовавшего за всем этим расширения репрессий, говорит в пользу его переоценки состояния общества. Хотя мы не найдем слов «я разочарован» в сталинских текстах, но сопоставление и интерпретация фактов, событий, которые прямо влияли на политику, динамика риторики и сравнение тона выступлений и резолюций Сталина в период с лета – осени 1936-го до февраля 1937-го позволяют толковать их как разочарование и раздражение.

Предоставление «врагам» и «бывшим» права голоса вытекало из марксистской максимы, что новые социалистические производственные отношения (в сочетании с соответствующей «чисткой» общества) должны определять новое сознание и новое советское единство «дружественных классов». Однако комментарии недовольного населения, активистов, предостерегающих о множестве врагов, высокие цифры религиозности и уровень грамотности ниже, чем ожидалось, показали, что это не так. Общество нуждалось в продолжении чисток, чтобы достичь желаемой однородности. Такая траектория мышления Сталина представляется правдоподобной. Это подтверждается рядом фактов: переходом его риторики от прежних «дружественных классов» и «перевоспитавшихся бывших людей» к «озлобленности разбитых классов» в докладе на пленуме; затем отменой в октябре 1937 года конкурентных выборов и других событий уже после Большого террора: восстановление тезиса о социальном единстве, устранение в 1939 г. в уставе Коммунистической партии классовых квот при приеме (хотя и не реализованное) и исключение термина «социально чуждые элементы» (например, в законах, регулирующих распределение жилья). Однако, как считает Брандербергер, пропагандистскому государству не удалось привить социалистическую идентичность обществу в целом и героический и патриотический настрой молодежи в частности в результате развенчания советского Олимпа в ходе Большого террора[677].

События гражданской войны в Испании в августе – октябре 1936 года также могли способствовать переоценке Сталиным состояния советского общества и усугублению его подозрительности. Термин «пятая колонна», родившийся в Испании для определения повстанческого движения внутренней оппозиции во время войны, был с готовностью принят в официальном советском дискурсе, поскольку он соответствовал глубоко укорененному страху сталинистов перед предателями в осажденной крепости СССР. Сообщения о внутренних враждебных элементах могли звучать особенно пугающе в контексте испанского повстанческого движения.

Игнорирование предложенных поправок соответствовало модели контролируемой демократии, типичной для отношений сталинского режима с обществом в тот момент. Демократический механизм дискуссии сталинисты использовали в своих прагматических целях – как инструмент мобилизации населения и госаппарата, чистки кадров среднего звена, но отнюдь не для ограничения диктатуры. Гибкость в процедуре выборов, манипулирование выдвижением кандидатур через квоты, запугивание и применение силы (аресты народных кандидатов или целых ненадежных групп, таких как священники в 1937 году) – эти приемы были использованы, чтобы сделать демократию комфортной для власти. Сама природа диктатуры не позволяла ей делить власть с населением. Высокомерное неуважение диктатора к политическому потенциалу советского населения (вспомним знаменитое высказывание Сталина «Им нужен царь») и готовность к манипуляциям в управлении позволяли ему успешно эксплуатировать демократию.

Примером может служить Всесоюзный форум на страницах «Крестьянской газеты» в 1927 году в рамках празднования десятой годовщины революции. Как и мобилизационная кампания 1936 года, форум пригласил читателей высказать свои мысли о советской власти и достижениях. Они ответили сотнями писем, в том числе и критическими. Во власти председателя форума Калинина было опубликовать эти письма или пренебречь ими. Помимо восхвалений советской власти, Калинин опубликовал на страницах газеты письмо крестьянина Н. Ф. Еличева с хорошо аргументированной критикой советской экономической политики, чем инициировал бурную кампанию осуждения диссидента. Негодующие крестьяне возражали против его аргументов: «Никто не жалуется на налоги»[678]. Этот форум продемонстрировал модель контролируемого участия и формировал предписанную советскую идентичность. Другим примером контролируемой демократии стало обсуждение в 1935 году нового Устава колхозов (см. главу 9) Вторым съездом колхозников-ударников, который обеспечил форум для вертикальной коммуникации снизу вверх и выпускания пара[679]. Общенациональная дискуссия 1936 года относилась к такой модели – контролируемой и фиктивной демократии.

Съезд Советов был частью мобилизационной кампании вокруг конституции. Выступление Сталина на съезде транслировалось по всему Советскому Союзу по радио, которое было основным источником новостей для населения, уступая только газетам[680]. Технология, которая принесла живой голос Сталина в самые отдаленные уголки огромной страны, произвела огромное впечатление на ее жителей – как интеллектуалов, так и обычных людей. Почти все дневники десятилетия отмечали эту речь на своих страницах. Философ-журналист-репатриант Николай Устрялов оставил эмоциональную запись передачи:

Далее автор подробно излагает основные моменты выступления Сталина: первый этап коммунизма – социализм – завершен, произошли изменения классовой структуры, падают противоречия между социальными группами. Пролетариат превратился в освобожденный рабочий класс, крестьянство вошло в социалистическую экономику, была сформирована новая советская интеллигенция и классовая война прекращена.

У нас есть свидетельство, как люди реагировали в частной обстановке. Репатриант князь Д. С. Святополк-Мирский, гвардейский офицер в царской России, офицер в годы Первой мировой и гражданской войн, эмигрировал, стал литературным критиком и историком, преподавал в Лондонском университете, написал непревзойденную «Историю русской литературы», в 1931 году стал коммунистом, через год вернулся в Москву, в 1937 году был арестован и в 1939 году погиб в лагере. Он внес свой вклад в кампанию, опубликовав статью «О Великой Хартии народов: Конституция победы», опубликованную 20 июля в «Литературной газете». Однако Вера Сувчинская вспоминала откровенную частную реакцию Мирского на выступление Сталина: