Откликаясь на настоятельные требования о равном обеспечении жителей деревень и горожан за счет государства, «Правда» публиковала тщательно отредактированные выступления крестьян. 3 июля газета напечатала речь председателя Шапкинского сельского совета Богородицкого района Горьковского края Екатерины Митряхиной на местном собрании сельских активистов, организованном партийным комитетом. Основные пункты ее выступления соответствовали тысячам аналогичных требований, например, о предоставлении оплачиваемых отпусков «колхозникам, которые работают круглый год без отдыха», но с лукавым добавлением «за счет колхозных средств», вероятно, внесенным редактором:

Эта фраза о развитии колхозных фондов была скрытой просьбой о государственных вливаниях. На практике именно председатель сельсовета отвечал за аккумулирование этих средств за счет отчислений членов колхоза.

Пропагандистам, в обязанности которых входило читать лекции и разъяснять конституцию, было трудно увязать фиктивные декларации с народными требованиями и жалобами крестьян. По свидетельству учителя-пропагандиста, колхозники часто спрашивали его:

Многие требовали предоставления пенсий сиротам, ветеранам и другим малообеспеченным слоям населения. Нарком социального обеспечения населения РСФСР И. А. Наговицын поддержал эти массовые требования 2 октября 1936 года:

Его письмо было направлено в Центральный комитет партии и ЦИК, как и любые другие внешние жалобы, что позволяет предположить, что комиссар, по-видимому, не имел внутренних рабочих каналов или возможности довести свое мнение до сведения правительства, например, устно. Комиссар по вопросам социального обеспечения, вероятно, был исключен из правительственного обсуждения конституции, что наводит на мысль о том, что его комиссариат был проигнорирован.

Вопиющее неравенство рабочих и крестьян, в противовес социалистической риторике равенства и братства, привело к тому, что в середине 1920-х годов, как показывают многочисленные жалобы крестьян, возникла серьезная социальная напряженность между городом и селом. Этот конфликт возник в результате продовольственной разверстки периода военного коммунизма и затем был усугублен чрезмерным налогообложением деревни, массовой миграцией сельского населения в города и безработицей в 1920-х годах. Нарратив неравенства стал популярным в 1920-х годах, когда крестьяне почувствовали себя обманутыми большевиками, которые ущемляли их политические и экономические интересы, несмотря на вклад и жертвы крестьянства в Гражданской войне. Их недовольство достигло кульминации в 1927 году с опубликованием Манифеста ЦИК в честь 10-летия революции. Последовал взрыв протестов и недовольства у крестьян, ущемленных тем, что манифест предоставил рабочим много привилегий, как они полагали, за их счет[625]. Символической подачкой крестьянству стало обещание манифеста начать обсуждение закона о государственной социальной помощи пожилым людям старше 60 лет в бедных домохозяйствах. Эти обещания зависели от возможностей государственного бюджета и выполнялись постепенно почти 40 лет[626].

Ущемление интересов крестьян и исключение их из системы социального обеспечения привело к тому, что они стремились найти орган по защите и отстаиванию своих интересов перед государством. Требования Крестьянского союза – некой политической партии или профсоюза – набирали силу на протяжении 1920-х годов вплоть до коллективизации и раскулачивания. Попытки организации местных крестьянских союзов предпринимались сельскими жителями, интеллигенцией и студентами в 1923–1928 годах, но под надзором и репрессиями ОГПУ это движение существовало в основном как дискурс. Насколько глубоко идея Крестьянского союза укоренилась в пробужденном крестьянском сознании, свидетельствует возрождение этой идеи в ходе обсуждения конституции: «Дать право всему колхозному и единоличному крестьянству организовать непосредственный Крестьянский союз при каждом сельсовете»[627]. В то время как конституция удовлетворила десятилетнее политическое требование крестьян о равном избирательном праве и представительстве в правительстве, проблема материального и политического неравенства города и деревни оставалась жгучей, особенно в праве на передвижение. Дискуссия 1936 года все еще была сосредоточена на проблеме неравенства между рабочими и крестьянами. Вдова К. Ф. Шестакова из Свердловской области жаловалась на чрезмерное налогообложение и нищету. Двое ее сыновей не получали молока от своей коровы, потому что она отдавала все молоко государству в качестве обязательных поставок:

В 1936 году при обсуждении cталинской конституции наибольшую часть всех комментариев составляли требования социальных пособий для колхозников, наряду с санаторным лечением, семичасовым рабочим днем и оплачиваемым отпуском. Колхозники получили право на получение пенсий только в 1964 году. Не только скудость государственных резервов и военные приоритеты их распределения, но и сознательная дискриминационная политика привели к тому, что статьи конституции о системе социального обеспечения по-прежнему носили классовый и неравноправный (в отношении крестьян) характер в отличие от статей о всеобщих избирательных правах. Крестьяне чувствовали расхождение и воспользовались моментом дискуссии для переговоров и протеста.

Анализируя лексикон комментариев о социальном обеспечении, можно выделить два основных дискурса – гражданский и патриархальный. В потоке требований социальных льгот крестьяне использовали терминологию гражданских прав и социального равенства граждан – свидетельство растущей гражданской культуры. «Мы, колхозники, [должны] пользоваться не меньшими правами, чем городские рабочие»[629]. Они употребляли социалистическую риторику равенства, сравнивая свой статус граждан второго сорта с привилегиями рабочих – тема, которая продолжалась с 1920-х годов, когда нарратив перерос в социальный конфликт или «антирабочие» настроения, как их определяли чекисты. Идея Крестьянского союза для защиты своих экономических и политических прав, озвученная наиболее предприимчивыми жителями деревень и поддержанная и середниками, и беднотой, явилась важным признаком политической зрелости. Политический язык широко использовался для того, чтобы поставить под сомнение социалистический и справедливый характер режима, оставаясь, таким образом, в рамках политического дискурса.

Однако многие требования социального обеспечения были лишены политической окраски и сосредоточены на повседневных лишениях. Они могли быть озвучены участниками, которых Сидни Верба и Норман Ни называли выразителями «приходских» или патриархальных настроений: как правило аполитичные, они охотно связываются с должностными лицами по поводу своих конкретных, зачастую личных, проблем. Когда крестьяне массово требовали социальных льгот, которыми, по их мнению, пользовались рабочие, двигателем могли быть страдания и лишения или просто зависть к более привилегированному классу. Конечно, чувство несправедливости у крестьян вызывали тяжелые условия жизни в сельской местности. Помимо объективного экономического неравенства, на требования крестьян социальных гарантий оказывали влияние психологические факторы: старый антагонизм между городом и селом, социальная зависть. Кроме того, как отметила Фицпатрик, эти требования повторяли модель вековых патриархальных отношений дворянства и крепостных крестьян. Сельчане экстраполировали старую модель отношений клиент-патрон, типичную для крепостного права на советское государство, считая естественным, что «государство несет перед ними материальные обязательства»[630].

Все эти факторы в совокупности способствовали необыкновенной популярности статей конституции о социальных пособиях. Несмотря на это, Сталин отверг их в своем заключительном докладе как не относящиеся к конституции, а скорее к текущей юридической практике. Статьи остались без изменений, требования крестьян игнорировались. Референдум не был обязывающим для организаторов; они выбирали то, что считали нужным принять в качестве поправок.